Джеймс Олдридж - Горы и оружие

Ворота запирались и открывались автоматически, как и подобает парижским особнякам. Сеси нажала кнопку, крикнула в маленькое зарешеченное отверстие, что мосье Мак-Грегор прибыл. Зажужжало, щелкнуло, отворилось. Сеси сказала: «До свидания. Не засиживайся допоздна», — и села в свою машину, а Мак-Грегор пошел к дому по ярко освещенной дорожке, усыпанной гравием.

Послышался собачий лай, хлопнула дверь, и он увидел небольшого роста девушку, не старше Сеси, изящно и скромно одетую и шедшую навстречу походкой истой француженки: в каждом шажке — затаенная страстность.

— Le mari de madam Kathy (муж мадам Кэти (франц.)), — проговорила девушка как бы про себя. Затем перешла на английский: — А где Сеси? Даже во двор не вошла?

Мак-Грегор понял, что перед ним дочь Мозеля — Тереза.

— Сеси тут же уехала, — сказал он. — Сеси торопилась.

— Сеси всегда торопится, когда заглядывает к нам, — невесело сказала девушка. — Она недолюбливает моего отца.

— Ну почему же, — возразил Мак-Грегор.

— Отец уже ждет вас, — пригласила Тереза. — Собака не тронет.

Встретивший его в холле Мозель был свеж, подтянут, дружелюбен. Он сообщил Мак-Грегору, что Кэти доставлена благополучно. В аэропорту их ждала машина; он проводил ее в дом матери на Белгрейв-сквер.

Мак-Грегор поправил свой криво повязанный галстук, вытянул из верхнего кармашка угол платка, застегнул пуговицу пиджака.

— Это вы зря, непричесанность вам куда больше к лицу, — сказал Мозель с улыбкой. — И чтобы шнурок у туфли был развязан. Меня, признаться, всегда так и тянет взглянуть. — И он покосился на туфли Мак-Грегора.

Мак-Грегор молча прошел за Мозелем через затянутый шелком холл в чистенький кабинет. Угостив Мак-Грегора мартини «по-американски», Мозель сказал, что как раз занимался чтением всех студенческих журналов. Они лежали на столике рядом: «Зум», «Пять колонн», «Камера III».

— Что меня тут поражает, — плавно продолжал Мозель, — это отсутствие у них всякой просвещенной логики. Абсолютно никакой ни в чем последовательности. Они не аргументируют. Ставят вопрос наобум и в отрыве, без всякого метода и оформления.

— Предпочитают декламацию, она теперь в моде, — заметил Мак-Грегор.

— М-да, — сказал Мозель, сосредоточенно хмурясь. — Но меня удивляет. Ведь Маркс учит логике — отлично учит. А на этих страницах нигде ни следа марксистской логики, одни лишь штампы да революционные фразы. Думаю, что даже у ваших курдских друзей сильнее развито политическое мышление, чем у этих крикунов.

Открыв дверь, Тереза пригласила их к столу.

— Буржуазные юнцы, — продолжал Мозель, ведя Мак-Грегора в столовую, — орущие: «Буржуазию на фонарь!»

В овальной столовой они сели за небольшой овальный стол, мягко освещенный, и приступили к приему пищи. (Богатые, здоровые, по-мозелевски дисциплинированные люди не едят, а принимают пищу.) На сей раз подавала женщина в белом хлопчатом домашнем платье — в соответствии с семейной обстановкой. Мозель спросил Терезу, сидевшую чинно и пряменько, что слышно у нее на гуманитарном факультете. Тереза ответила, что все студенты клеят плакаты с призывом начать в понедельник всеобщую забастовку, которую организуют студенческий и преподавательский союзы, ВКТ и прочие профсоюзы.

— К нам в Сансье явились полсотни активистов «Движения 22 марта» и заняли наш факультет, — сказала она. — А когда я уходила, там их было уже чуть не пятьсот человек.

— Кстати, только что вернулся из Ирана Помпиду, — сообщил Мозель, — и в частном разговоре признался, что огорошен парижскими событиями. Он собирается объявить об открытии Сорбонны в понедельник.

— И глупо сделает, — сказала Тереза.

— Почему же? — спросил Мак-Грегор.

— Он ведь не отзовет полицию из Латинского квартала? — спросила Тереза отца.

— Вряд ли, — ответил тот.

— И значит, левые не дадут начать занятия, и опять пойдет баталия по всему кварталу, — сказала Тереза.

Мак-Грегор глядел на Терезу, стараясь понять, почему Сеси ее не любит.

— На чьей вы стороне, Тереза? — спросил Мак-Грегор. Тереза подняла глаза на отца.

— Смелей! — сказал тот повелительно. — Не бойся моих возражений. Говори откровенно, что думаешь.

— Я реакционерка, — сказала Тереза. — Мне претит это насилие. Терпеть не могу коммунистов, всех этих анархистов и троцкистов из Нантера. Посмотрели бы вы на их сходки. Как дикие животные. Им, по существу, плевать на Францию и на университеты. И вот что еще скажу вам. Все они яростно против экзаменов, выпускных и прочих. В этом году никто не сможет получить степень, сдать на бакалавра: активисты все сорвали. Но только сами они большей частью посдавали еще в прошлом году экзамены и степень получили. И так они всегда… — Дрожащими пальцами Тереза поправила прическу.