Виктор Мартинович - Сфагнум

— Хома? — спросил он вполголоса. Ответом была тишина.

— Хома! — крикнул он громче.

— Я, — вторил вялый вскрик Хомяка.

— Случилось что? — поинтересовался Шульга.

Хомяк не отвечал. Шульга постоял некоторое время, затем, вполголоса ругнувшись, пошел в том направлении, откуда мямлил Хомяк. Серый, подумав, тяжело почавкал в ту же сторону, ругнувшись отнюдь не вполголоса. Приятели застали Хомяка неподвижно стоящим чуть в стороне от тропы.

— Хома. Че ты? — спросил раздраженно Серый. — Заблукать решил? Утопиться?

Хомяк молчал. Шульга и Серый приблизились к нему вплотную и посмотрели в ту сторону, куда была повернута голова Хомяка.

— Еб твою, — не выдержал Шульга.

Прямо под ногами Хомяка начиналась водная гладь, нечто вроде неожиданного речного плеса, вынырнувшего из топей или болотного озерца, только начавшего зарастать и превращаться в окно. Диаметр водной глади был небольшим, скорей это напоминало дождевую, в пять шагов, лужу. Вода светилась изнутри — примерно тем же оттенком, который сообщали болотам упавшие звезды. Однако там, на глубине, которую невозможно было определить, мерцали не золотые монеты. Там жил ночной жизнью уютный городок. Была явно видна дорога, начинавшаяся у ступней Хомяка и тянувшаяся вдаль, мимо игрушечного костела и домиков с черепичными крышами. По дороге ползли автомобили, расчерчивающие пространство перед собой снопами света. Казалось, в автомобилях едут совершенно счастливые люди, умеющие ценить блеск звезд над головой и радоваться тому простому факту, что сейчас — ночь или день, или вечер, или утро. В домиках горели окна, в распахнутых настежь мансардах ветер шевелил занавески. Заборы домиков были украшены желтыми фонариками, дорожки, проложенные в подстриженных газонах, подсвечивались спрятанными в траве лампадами. По тротуарам брели редкие прохожие: мужчины были одеты в летние костюмы, женщины — в платья и кокетливые шляпки: было видно, что прохожим некуда спешить, рабочий день закончился и впереди — теплый летний вечер, из тех, что по каким-то причинам застревает в памяти на всю жизнь и вспоминается с чувством острой ностальгии в моменты, когда человеку грустно. Кажется, из-под водной глади была слышна приглушенная музыка, где-то, возможно — в кафе, возможно — на дансинге, играл джазовый квартет. Хомяк с тяжелым вздохом сел на кочку, нависавшую над городом. В его глазах отражались фонари, горевшие далеко внизу.

— Блядь, ну что за жизнь? — сказал он, растирая себе глаза. — Что за жизнь, а? Блядь, ну кто мне скажет, что за жизнь? Почему что бы ни делал — все хуйня? Бляди, малины, менты? Махач, съёбки? Плохо — пиздец. Но хорошо — тоже пиздец. Бутылку «Абсолюта» и кокса всосать. Или штакетник выкурить и поржать, а потом похавать. Все то же, только еще хуже. Почему нельзя как у людей? А? Пацаны? — он хлюпал носом. — Почему вот так, с заборчиком, с домиком? А? Газон стричь? А по вечерам — с бабой в кафе. Какао с десертом. Сидеть, музло слушать, зубами сверкать. Чтоб тебе на тарелочках, с вилочками. Почему, пацаны? Есть ли это все, пацаны?

Город начал меркнуть: фонари, лампочки на заборах, плафоны, освещавшие дорожки, утрачивали яркость. Прохожие превращались в тени, ползущие по дну мутного озерца.

Хомяк вытер лицо рукавом.

— Почапали, братва.

Серый аккуратно тронул озеро ступней в том месте, где еще несколько секунд назад был виден шпиль костела: ему было интересно, уколет костел ногу или нет.

— Глубоко. Дна нет ни хуя, — прокомментировал он. — Может, и нет там никакого города.

К переправе у шумящих буков подошли, когда заснула уже даже, кажется, сама ночь: всякий ветерок, всякое движение прекратилось — не было слышно ни шелеста листов, ни сонных шевелений птиц на ветках.

Выбрали место повыше, тщательно ощупывая ладонями землю, нашли семейку из нескольких достаточно твердых кочек, сложили мешок на них. Торфяник просел, но неглубоко, не образовалось даже ямки с водой.

— Ориентир бы какой! — покрутил Шульга головой вокруг. Было темно, и в этой темноте проступала ровная, как тарелка, пустошь без единого деревца, и угадывалась граница с небом, обозначавшая себя звездами.

— Сейчас сделаем, пацаны! — Серый быстро скинул с себя одежду и ухнул в воду. Очень скоро он обозначил себя хрустом веток в перелеске на другом берегу. Хруст сначала был беспорядочным, но потом приобрел некоторую ритмичность, как будто обезумевший великан выкорчевывал столетнее дерево, чтобы поковыряться им в зубах. Снова плюхнула вода — Серый тащил на себе загубленную березку, которую переломал без топора. Перебравшись к приятелям, он оборвал бересту в месте разлома и, размахнувшись, воткнул дерево в землю. Сфагнум и травы под ногами амортизировали, но ствол легко пробил дерн и воткнулся во влажный торф рядом с мешком.