Виктор Мартинович: Сфагнум

— Чего нос повесил? — хлопнул Шульгу по плечу Серый.

— Да так. О Жирном думаю. Как он там.

— Нормально он там, мне кажется.

— Задело, думаешь?

— Ну, выглядело так, будто задело. Споткнулся он, помнишь? Где он сейчас, кстати?

— В ментовке скорей всего. Деньги ментам отдаст, они его в больницу определят, вылечат.

— На хуй он побежал?

— Богатым быть захотел, ясно. Думал, убежит, — Шульга философски достал из пачки сигарету и закурил. Было видно, что мысли стать богатым посещали его когда-то давным-давно, но с тех пор он изрядно повзрослел.

— А чего нам теперь делать? Что Пиджаку скажем? — поинтересовался Серый.

— Подождем, пока Жирный объявится, узнаем, где его держат, позвоним Пиджаку, все по чесноку расскажем: уебал, деньги забрал, мы пытались остановить, не смогли, деньги теперь в деле, мы достать не можем. Мы вообще в розыске, наверное. Хотя хуй его знает. Может, и не в розыске. Погодить надо. Короче, пусть Пиджак деньги из дела извлекает. Мы тут при чем? Мы вообще ничего плохого не сделали. Нас наказывать не за что. А Жирному, конечно, точно пиздец — достанут отовсюду. Там же столько было… — Шульга затруднился определить размер суммы, о которой шла речь. — Реально до хуя. Чем он думал?

— Пойдем, Хомяку поможем пушку выкинуть, — оборвал его Серый. Воспоминания о событиях прошедшей ночи окончательно вернули его из расслабленно-добродушного состояния в мрачную сосредоточенность.

Хомяк внимательно смотрел на воду, свесившись через металлические перильца.

— Ну что, где ствол?

— Выкинул, — быстро ответил Хомяк.

— Точно выкинул? — заглянул ему в глаза Шульга, который прекрасно знал натуру приятеля.

— Да выкинул, выкинул.

— Не пиздишь? — приобнял его сзади Серый.

— Неа. Точно. Что мне, охота в тюрьму из-за этой железки?

— И куда выкинул? — для порядка поинтересовался Шульга. Он все еще не был уверен в том, что Хома исполнил поручение.

— Да вунь туды! Под камыши. Видишь, блестит? — протянул руку Хомяк.

Серый и Шульга внимательно всмотрелись, но никакого блеска не увидели. Однако журчание реки настраивало на умиротворяющий лад. Хотелось верить всем живым существам, давать в долг и есть шашлыки на берегу.

— Илом его занесет, видно ничего не будет, — пояснил Хомяк дальнейшую судьбу пистолета. — Хай там лежит спокойно.

— Далеко нам еще? — вопрос Серого был обращен к Шульге, из чего следовало, что один только Шульга и знает, куда едет эта троица.

— От Глуска мы сильно отъехали?

— Километров сорок уже.

— Значит, уже подъезжаем. Скоро будем.

В окружающей тишине, прерываемой трассирующим писком стрижей, раздался вдруг очевидно инородный звук, совершенно точно не относившийся к миру сонной реки, луга, далекого леса. Звук диссонировал с окружающим ландшафтом примерно так же, как диссонировал бы звук приближающегося товарного поезда с тихим шелестом океанического прибоя.

Все трое напряглись.

— Машина, — наконец, определил Хомяк. — По съебкам?

— Спокойно, — поднял руку Шульга. — Чего нам ссать?

— Менты, — пояснил Хомяк.

— Это не менты, — веско, с интонацией Шерлока Холмса из известного советского фильма, возразил Шульга. — Менты бы неслись, этот едет тихо. Менты ездят на металлоломе, здесь по звуку нормальная машина. Может, Пиджак едет. А от Пиджака бегать чревато, он чуть что шмаляет на поражение. Ждем.

— Пацаны, поехали, ну? — сучил ногами Хомяк.

— Ждем, ждем.

Показалась машина. Была она крашена в легкомысленный салатовый цвет, на бортах ясно различались буквы Rent-a-Car.

— Смотри ты, номера литовские, — заметил бдительный Хомяк. Его голос звучал спокойней. Было видно, что литовских номеров он не боится и даже готов им хамить при возможности. Машина плавно сбросила скорость и остановилась. Стекло пассажира поползло вниз. За рулем обнаружился мужчина лет около сорока пяти-пятидесяти с сединой в волосах. Мужчина также был оснащен ухоженной бородой, белая рубашка была выглажена, пожалуй, с чрезмерным тщанием для Глусского района. Было видно, что сам себе он напоминает молодого Шона Коннери и намерен придерживаться этого сравнения еще минимум пять лет, после чего может переориентировать свою внешность на стареющего Хемингуэя. Мужчина подался вперед через пассажирское сиденье и сказал с оттенком снисходительности к аборигенам:

— Здравствтвсвуйте, — его акцент был, без сомнения, французским, отсюда же и та певучесть, с которой он выдал это простое русское слово.