Харри Мулиш - Зигфрид

Всякий раз, когда шеф покидал Вильгельмштрассе и суматошный Берлин и своим приездом превращал дачу в штаб-квартиру, на гору Оберзальцберг слетались и другие высокие чины с семьями. Первым среди них был, разумеется, Мартин Борман, у которого в непосредственном соседстве с Бергхофом было собственное большое шале. Он никогда не выпускал своего господина из поля зрения. Он и дом построил с таким расчетом, чтобы с балкона всегда можно было видеть в бинокль, кто входит к Гитлеру и выходит от него. Неподалеку располагались также виллы рейхсмаршала Геринга и Альберта Шпеера, личного архитектора фюрера.

— Те люди, которые помогали осуществлению мечты его венской юности, — опять-таки кивнул в знак понимания Гертер.

— Мечты его юности?

— Он хотел стать архитектором.

— Архитектором… — насмешливо повторила Юлия. — Вернее было бы сказать, разрушителем. По его вине вся Германия превратилась в руины под слоем пепла, да и не только Германия.

— Жизнь на горе, — продолжал Фальк, — была до странности мертвенная, особенно когда на вилле находился шеф. Из-за того что он, как все богемные натуры, всегда поздно ложился, будить его разрешалось не раньше одиннадцати. Позже, во время войны, это стоило жизни тысячам солдат. Если в восемь утра приходило сообщение, что Восточный фронт прорван и надо быстро принять решение, что делать, отступать или переходить в контрнаступление, ни один человек не отваживался его будить, никто, даже фельдмаршал Кейтель. «Фюрер спит!» Генералы в России метались как тигры в клетке, не зная, как поступить, а фюрер спал, и его нельзя было будить.

«Так, так, так, — подумал Гертер. — И что же, интересно, он видел во сне?» Дорого бы он отдал, чтобы это узнать.

— Пересказывал ли он вам когда-нибудь свои сны, господин Фальк?

Фальк хмыкнул:

— Вы думаете, он когда-нибудь кого-либо так близко к себе подпускал? Этот человек был заперт на ключ в себе самом… как… как… Но однажды, во время войны, по-моему, зимой сорок второго, ему, как я догадался, приснился кошмар. Я проснулся, услышав его крики, схватил свой пистолет и в пижаме бросился в его спальню.

— У вас был пистолет?

Фальк взглянул на Гертера снизу вверх:

— На горе Оберзальцберг было много оружия, господин Гертер. Он был один, фрейлейн Браун на несколько дней уехала погостить к родственникам в Мюнхен. Возле двери топтались два эсэсовца с автоматами, но войти внутрь они не решались, при том, что его, возможно, убили. На следующий день их перевели на Восточный фронт. Я рывком открыл дверь и застал его в ужасном состоянии — он стоял посреди комнаты в ночной сорочке, весь обливаясь потом, с синими губами, спутанными волосами и лицом, перекошенным от страха, и смотрел на меня во все глаза. Никогда не забыть мне того, что я услышал: «Он… он… он был здесь…»

— Он? — Гертер поднял брови. Как такое могло случиться, чтобы тот, кого все боялись, сам кого-то боялся? Кто такой был этот Он? Его отец? Вагнер? Черт? — Но как вы могли услышать? Разве не говорили вы, что жили в многоквартирном доме для персонала?

Фальк с Юлией переглянулись.

— К тому времени уже нет.

Аскетическая спальня Гитлера не имела выхода в коридор, единственная дверь вела в рабочий кабинет. В одиннадцать часов Фальк клал утренние газеты и телеграммы на стул и громким голосом провозглашал: «С добрым утром, мой фюрер! Пора вставать!» После этого выходил шеф в длинной белой рубашке и в тапочках, и однажды он пригласил Фалька зайти. Фальк обнаружил Гитлера сидящим на краю постели, в то время как фрейлейн Браун в пеньюаре из голубого шелка расположилась на полу — она подстригала ему ногти на ноге, которую держала на коленях. Фальк еще подумал, до чего же белая у него нога!

— Таким же белым было и все его тело, — сказала Юлия. — Перед войной я видела его один раз обнаженным, году, наверное, в тридцать восьмом…

— Нет, — поправил ее Фальк, — в тридцать седьмом.

Юлия посмотрела на него пристально и, кажется, сразу поняла, что он имеет в виду.

— Да, разумеется. В тридцать седьмом.

— Шеф, — продолжала она, — почти всегда до поздней ночи не ложился, порой до шести или семи часов утра, с ним вместе бодрствовала его постоянная свита: Борман, Шпеер, его личный врач, секретарши, личный фотограф, шофер, массажист, повариха, готовившая для него вегетарианские блюда, группа связных и еще несколько человек из обслуживающего персонала; никаких членов партийной элиты, никогда никого из высших чинов армии и государства.