Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

Понимаешь, ласково говорит доктор, люди не любят, когда на них смотрят. Особенно ночью. Особенно когда тот, кто смотрит, прячется в темноте. Это очень страшно. Ты понимаешь?

Я понимаю. Люди не смотрят друг на друга.

Ты можешь смотреть днём.

Этого они тоже не любят. Они спрашивают: чего уставился? Они вообще не любят, когда на них смотрят.

Поэтому я прихожу ночью. Я научился быть незаметным. Нахожу укромное местечко — напротив окна. Дерево или куст. Меня не видно. Мне видно всё. Люди приходят и уходят. Едят. Спят. Живут. Они говорят. Мне не слышно, но я догадываюсь, о чём они говорят. Они занимаются любовью (это красиво). Они плачут. Они ругаются (я не люблю, когда ругаются, и сразу ухожу). Они ковыряют в носу. Они танцуют перед зеркалом. Они выдавливают угри.

Я смотрю.

Они любят себя, и это — красиво. Иногда они любят других, не так, как себя, по-другому. Я смотрю, потому что — красиво. Трава разрешает смотреть. Муравьи разрешают смотреть. Однажды я видел змею. Я смотрел, и змея была не против.

Не понимаю, почему люди не хотят видеть друг друга. Доктор, может, они заболели?..

На перекрёстке улицы Алленби и бульвара Ротшильд — киоск, хозяйчик — старый румынский еврей, неумный и жадный, с неожиданно трагическим взглядом и горестно опущенными уголками рта — как у чьей-то посмертной маски.

Через дорогу — русский книжный магазин, где нет новых книг, но есть билеты на Киркорова.

Каждый день в два часа пополудни филологическая дама питерского разлива с неизменной «беломориной» во рту запирает дверь магазина, пересекает дорогу, берёт в киоске бутерброд с яичницей и присаживается на первую, ближайшую к перекрёстку лавочку на бульваре.

Хозяин киоска появляется в окошке и наблюдает её трапезу.

Раз в тридцать секунд над их головами пролетает самолёт, идущий на посадку в аэропорт Бен-Гурион.

Из здания центрального отделения банка Ьапоалим выбегают галстучные клерки.

Повсюду снуют посыльные, неся на сгибе локтя мотоциклетный шлем, и в свободной руке — папку или большой типографский конверт.

Женщины переходного возраста входят в салат-бар «Природа». Полуголые арабские хлопцы с отбойным молотком.

Охранники в страшных чёрных очках, с переговорными устройствами.

Автобусы и автомобили.

Нажми на паузу или украдкой выруби звук: никто ничего не заметит.

Посреди ночи она поднимается в постели и напряжённо смотрит в темноту. Что это было?

Где?

Вот это. звук. Звук?

Ну, может, не звук, а запах. А может, и не запах… может, подземный толчок. или бесшумный взрыв. а может — картина сорвалась со стены или хлопнула дверца холодильника. или кто-то позвал по имени.

Рахель опускает ноги на пол и шарит в темноте. Нужно найти тапочки. Море совсем рядом. Ночью или поздним вечером, когда на дорогах и улицах — штиль, здесь слышно море.

Она долго возится с оконной защёлкой, пытаясь понять, в чём загвоздка, почему фрамуга не поднимается: ах, ну конечно! Зима! В этом всё дело. На зиму фрамугу запирают. Окно не откроется. Нужно выйти на улицу.

Рахель накидывает халатик, думая о том, что наверняка будет холодно, но это и к лучшему: холод заставит вернуться домой раньше, чем она успеет простудиться.

Но на улице не просто холодно, на улице — мороз. Она и не знала, что по ночам Тель-Авив бывает безлюден. Ни единого автомобиля, ни пешехода, даже киоски, которые обычно работают круглосуточно, закрыты. Светофоры мигают в пустоту — красный, жёлтый, за ним — зелёный.

Рахель послушно ступает на «зебру» пешеходной дорожки и быстрым шагом идёт по направлению к набережной, подбирая реющий на ветру халат, пытаясь натянуть рукава на запястья и спрятать пальцы. Воздух вырывается изо рта и превращается в тускло мерцающий пар. Она семенит мимо витрины парадного, похожего на авианосец, отеля и мельком заглядывает внутрь. У стойки — ни души. А ведь можно войти и украсть пальму… хо-хо!.. почему бы и нет… я бы несла её по городу — вертикально, на вытянутых руках: как трофей! Как тотем!

Она бежит к морю, на цыпочках — как балерина на котурнах, тщетно пытаясь отсрочить мгновение, когда тапочки наполнятся ледяным песком до краёв, продолжая бормотать вполголоса.

Просыпаться под краденой пальмой и завтракать свежими финиками — не о том ли мечтала я всю свою жизнь?..

Волна откусывает от берега. Фотограф в мокром дождевике тщетно пытается поймать в объектив линию горизонта (ртуть и свинец), его пёс-лабрадор задирает морду, приседает, взрыхляя песок задними лапами, подпрыгивает и лает, и машет хвостом, думая, что небо играет с ним, то приближаясь, то отдаляясь, то спуская себя сверху на ниточке — как конфету.