Дмитрий Дейч - Имена ангелов

В то утро я был метлой, она — лопаткой для мусора. С видом безразличным и независимым я собирал пыль и сухие листья, принесённые с улицы. Всякий раз, проскальзывая мимо, шурша прутьями, я слышал как она хихикает и чувствовал на себе тонкий лучик её внимания. Она тихонько ждала — у стенки, напротив кухонного зеркала — будто крестьянская девушка, примеряющая фату. То приближаясь к ней, то отдаляясь, выметая из углов, из-под сундуков и шкафов, я вычерчивал ритуальный круг, в центре которого пребывала моя суженая. Наконец, сгрёб мусор в кучу посреди комнаты и застыл в ожидании.

По истечению долгого, — вязкого как патока — мгновения, мы двинулись друг другу навстречу.

Пыль, осколки стекла, песчинки с далёкого пляжа, влажная прикроватная пыль, и сухая пыль — из комода. Крысиный помёт. Шарики пенопласта. Крошечный прутик — приношение ивы, что растёт во дворе. Липкая макаронина — увы — не слишком хорошо проваренная. Ворсинки. Былинки. Хлебные крошки.

И в качестве свадебного сюрприза — черенок вишенки, невесть как очутившийся здесь, на полу, и ставший нашим утренним талисманом. Мы подбрасывали его и ловили, пинали, таскали по полу, играли им в пинг-понг и футбол, делая вид, что метёлка никак не может взять его на совок, и только когда вконец умаялись, черенок отправился прямиком по назначению — в мусорное ведро.

Тогда мы покинули дом, счастливые, оседлали подвернувшуюся муху, и — взвились в небеса.

Она, было, примерила — словно корону — тусклое облачко, а я уже приготовился стать ветерком, чтобы сдуть его, тем самым утвердив новые правила, но тут планы изменились: ей приглянулась голубка, сидевшая на шпиле старого городского собора, и я стал колоколом, чтобы объявить о наступлении полудня.

Бомммммммм…

Голубка порхнула, сделала круг и опустилась на площадь, вымощенную булыжником.

Я догнал её — в виде песенки уличного музыканта, фривольной и глупой, исполненной гнусавым, прокуренным голосом под аккомпанемент бандониона.

— Голубка моя! — завывал я. — Нежная птичка моя!

Она клевала хлебные крошки, то и дело перепархивая с места на место.

В это время на площади появились двое: старик и маленькая девочка.

— Слышишь? — спросил старик. — Один из них запевает «голубка моя», а второй — в образе голубки — мирно клюёт крошки, поодаль — будто не слышит. Так они играют. Такая, понимаешь, игра у них…

— Но почему? — удивилась девочка.

— Да кто ж их знает… — пожал плечами старик.

— Врёшь ты всё! — скривилась девочка.

— Да нет же! — заволновался он. — Пойдём, покажу!

Они остановились перед музыкантом, который продолжал нещадно терзать инструмент, и слушали его с такими серьёзными лицами, что музыкант подмигнул девочке, надеясь вернуть хотя бы малую тень её улыбки. Тут песенка про голубку кончилась и лабух затянул балладу — жалобную и пронзительную — про старого Мерлина, удочерившего сиротинушку.

Мерлин нашёл меня три дня назад под мостом — я жгла костёр из старых тряпок и газет, которые подобрала на берегу. Костёр получился так себе — тряпки горели плохо, а одна из них оказалась пропитанной то ли хлором, то ли бромом, то ли ещё какой химической дрянью, и мне стоило больших трудов вытащить её из огня и потушить. При этом я так раскашлялась, что случайному свидетелю наверняка показалось бы, что подыхаю от астмы или бронхита. Бабка моя вот так же точно кашляла перед смертью…

Тут он и появился.

— Слава Гороху! — сказал Мерлин, — я нашёл тебя!

«Нашёл КОГО, старый ты облезлый хрыч?» — подумала я, но вслух произнесла:

— Полтинник за час или двести за всю ночь.

— У меня нет денег, — грустно прошамкал Мерлин.

— У меня есть нож, — предупредила я его, хотя, конечно, никакого ножа и в помине не было. Нож неделю назад отобрали солдаты. А когда я попыталась украсть новый в рыбной лавке, получила по морде акульим хвостом — можно сказать, легко отделалась.

— Всё это очень печально, — заметил Мерлин, и я — в глубине души — с ним согласилась.

Всё могло обернуться ещё печальнее, вздумай он пошалить, но дед стоял смирно в сторонке, думал какую-то свою старческую думу, и почти не участвовал в дальнейших событиях. А произошло буквально следующее: я, наконец, выследила крысу, живущую в углу, там где камни моста расшатались и появились щели — достаточно глубокие, чтобы послужить убежищем разного рода тварям, в том числе и Пузатой Мэри. Уж не знаю где её так раскормили. Верно, при кухне подъедалась. Выглядела она почище любимого кота директора консервной фабрики, где я пробыла в раздатчицах целую неделю, но не получила за работу ни гроша, поскольку вела себя недостаточно вежливо с начальником смены.