Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии

— Правильно, — отвечает Маэстро Шимон, — можно удавиться, а можно сыграть Шуберта. И знаешь, что самое неприятное? Шуберт эту сонату даже не для виолончели писал — для арпеджиона. Ты вообще знаешь, что такое — арпеджион? Ни хрена ты не знаешь. Где эти сволочи раздобыли старую мою советскую Не лучшее утро для Шуберта пластинку — с Рихтером, — ума не приложу… Я и Рихтер… Ему бы это не понравилось. ухххх. ненавижу кофе.

— Может, по пиву?..

— И то дело, — задумчиво произносит Семён Аркадьевич, — зябко сегодня: пальцы немеют. Не лучшее утро для Шуберта…

08.51 Г-н Коэн выходит на автобусную остановку, как Гленн Гульд на сцену — с маленькой деревянной табуреткой под мышкой. Надпись на крышке табуретки: «Это — табуретка г-на Коэна! Пожалуйста, не садитесь на неё!».

Подслеповато щурясь, г-н Коэн ставит её рядом с плексигласовыми сиденьями, какие бывают обычно на остановках. Сверху он кладёт новенький кожаный портфель. Г-н Коэн отпирает портфель ключиком, который носит на шее, и достаёт оттуда велосипедную цепь и амбарный замок. Дважды обматывает цепью правую заднюю ножку своей табуретки (на глазах у публики, взирающей на это с немалым душевным волнением), после чего защёлкивает замок, стреножив несчастную деревяшку, лишив её последнего шанса на свободу.

08.55 Г-н Коэн усаживается на табуретку и ждёт автобуса.

09.02 Прибывает автобус.

09.03 Г-н Коэн поднимается с места и начинает хлопать себя по карманам в поисках ключа. Водитель автобуса, которому эта пантомима, как видно, хорошо знакома, терпеливо ждёт. Г-н Коэн кладёт портфель на табуретку, отпирает его ключиком, который носит на шее, и долго шарит в портфеле, недоуменно покачивая головой. Водитель сохраняет спокойствие (но публика начинает нервничать). Наконец, ключ найден, и табуретка готова покинуть насиженное местечко. Г-н Коэн медленно поднимается по ступенькам и под восторженные возгласы пассажиров попадает, наконец, в автобус, где заново припарковывает своего норовистого скакуна, на сей раз — приковав цепью к вертикальному поручню в дальнем углу салона.

Мне нужно новое платье, — говорит Яэль. — Мне срочно нужно платье, или что-нибудь в этом роде.

Будь она альтруисткой, давно бы уже принялась раздавать на улицах — платья, туфли, косметику. Можно просто оставить в подъезде или рядом с мусорным баком, в Тель-Авиве теперь многие так поступают — судя по количеству дорогого тряпья, разложенного на самых видных местах: на лавочках, в парках, у входа в супермаркет.

Переезжая с одной съёмной квартиры на другую, она, как правило, не распаковывает всё сразу, но только — две или три коробки с одеждой, коробку с косметикой — наугад, две или три коробки обуви (увы, она не знает, сколько у неё обуви). Обычно Яэль снимает квартиру, где имеется хотя бы одна комната и просторный чулан. Комната — чтобы жить. Чулан — чтобы хранить одежду, обувь, косметику, украшения, марки (два месяца филателистического безумия), бельё, студийные фотографии (метила в фотомодели, ха-ха, как же, как ж е.), диски английских рэперов — этим увлекалась её бывшая подружка (где она теперь?), ужастики в мягких обложках, небьющуюся посуду, клюшки для гольфа (хватило одного урока) и японские куклы, которые она неожиданно принялась скупать — как только её бросил Йоав.

Однажды она открыла старый, сильно потрёпанный после переездов картонный ящик, думая, что там — бельё, но там оказался шоколад. Бельгийский, давным-давно просроченный. Пятнадцать упаковок. Штабель шоколада.

Маленький шоколадный Эверест. Она, не задумываясь, вскрыла верхнюю упаковку и положила конфету на язык.

Ужасно.

Ей нужно было выбросить всё в мусоропровод, но она жевала конфеты — одну за другой, и не могла остановиться.

После пятой упаковки хватило ума позвонить в «скорую».

Неделя постельного режима, прозрачные трубки в животе.

Зато теперь она знает, каково это — отравиться бельгийским шоколадом насмерть.

Ну... почти насмерть.

Он заворачивается в одеяло и, хмурясь спросонья, ковыляет в туалет. Машинально, на ходу заглядывает в зеркало и вдруг останавливается, как вкопанный.

Что-то сдвинулось. Он уверен: этой ночью что-то в нём изменилось. но что именно?..

«Габи, ты ведь не собираешься торчать там вечно?» — голос отца.

— Кто, я? «Ты! Ты!»

— Я? — спрашивает Габи, придирчиво изучая собственное отражение.