Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Это была неделя страданий, и от усилий их преодолеть они только росли, потому что он уже ни о чем другом не мог думать, кроме своих страданий. И постоянно образ Юдифи в голове, но, к счастью, это и образом нельзя было назвать. Юдифь не шла у него из головы, но не в виде образа, а скорее в виде какого-то тумана, в котором блуждали его мысли, все время наощупь, пытаясь найти опору и поддержку, нечто надежное, на что они могли бы опираться, какую-то ориентировку, и чем гуще наплывал туман, тем сильнее становилась его рабочая эйфория, он писал так, как не писал никогда, писал для нее и против нее, о том, что он ни в ком не нуждался, в ней — тоже, когда работал, ведь достаточно было написать первые фразы, и ему уже никто не был нужен. Ясно, было бы чудесно, если бы у него кто-нибудь был — но кто? Кто-то, у кого было бы достаточно сил, чтобы служить зеркалом. Он записал: Идея для статьи: зеркало (возм. связать с Зиммелем [9] Зиммель , Иоганнес Марио (род. 1924) — австрийский писатель, живущий в Швейцарии, автор многочисленных романов-бестселлеров. ). Отражение, рефлексия и упорядочение жизни.

Он приводил в порядок свои мысли. Он записывал. Ему нужна была Юдифь, чтобы доказать, что ему никто не нужен. Ему нужен был туман, чтобы все прояснить. Статья, над которой он работал целую неделю, чтобы вытравить ошибочную тоску по Юдифи, собственно говоря, статьей не была, это был диалог. Когда статья будет готова, и это составляло причину написания статьи и весь ее пафос, он собирался отослать работу Юдифи, как прощальный подарок, как прояснение положения дел, как переход в настоящую, значимую жизнь.

Его сочинение представляло собой диалог двух студентов о Лоренсе Стерне. Задумано было так: два студента обсуждают его роман «Тристрам Шенди». Один из них (Лео долго подыскивал для него глупое и несообразное имя, и наконец назвал его Винценцем), студент из средних слоев, просто любящий литературу и жизнь, привыкший сразу отхватывать себе любое подвернувшееся удовольствие. Хват в мире чувственных радостей. Если наслаждение оказывалось возможным, то он не бывал духовно взыскателен, а мгновенно хватался за это очередное наслаждение. Винценц, разумеется, выдвигал аргументы в пользу Тристрама Шенди, защищал его. Другой студент (его звали Иоахим. Это было второе имя Лео, но Юдифь об этом ничего не знала, что особенно подзадоривало Лео) был человеком непререкаемых требований и морального императива, человеком идеальных требований по отношению к делу. Иоахим, обнаруживающий интеллектуальное превосходство, критикует Тристрама Шенди.

Спор происходит в присутствии девушки, за которой оба ухаживают.

Иоахим критикует в Стерне прежде всего его неспособность прожить и продумать что-либо до конца. Недостатком и Стерна и его героя он считает отсутствие последовательности и цели в их жизни. А в этом и заключалось содержание их жизни, с полемическим задором говорит Иоахим и продолжает: начинания, которые не могли развиться дальше, исчезали, не оставляя следов, и не продвигали его вперед ни на йоту. Чего Стерну не хватало, так это основополагающего масштаба, который позволил бы ему различать важное и неважное; этики, которая позволила бы ему «определить точки опоры на всю жизнь».

Лео знал, что это было сказано жестко, что Юдифь, случись ей такое услышать, не смолчала бы. Она обязательно возразила бы, если бы он ей это сказал, но он не мог больше терпеть ее возражения. Он заставил ее слушать, следить за аргументацией Иоахима, это был его манифест, последний штрих в неправильной, бесплодной, несущественной, растраченной на чувственные удовольствия части его жизни. Девушку, которая присутствовала при дискуссии студентов и была в тексте Лео молчаливой слушательницей — это была дань, которую Лео отдавал уму Юдифи — в конце концов убедили более обоснованные аргументы Иоахима. Что же делает Иоахим? В чем соль диалога? Выйдя победителем в споре и рассчитывая завоевать симпатию девушки, он в финале дискуссии приносит ее симпатию в жертву своей ледяной духовной неумолимости, своему интеллектуальному высокомерию.

Короче говоря, когда Лео писал об этом, ему казалось, что его лихорадочность связана с возвратом болезни, с гриппом, но это был лишь прилив духовного возбуждения, чувство триумфа, которое горячей волной ударяло в голову. Вот таким, возвысившимся над жизнью, он хотел себя отныне в жизни чувствовать, он понял: это и было его предназначение.

Еще два дня он работал над этой статьей и блаженствовал, купаясь в счастливой эйфории. А достав из чемодана портативную пишущую машинку и напечатав текст, он уже знал: эта работа безупречна. Весь ход доказательств был неотразим, но отнюдь не одномерен. Диалог можно было интерпретировать как спор его подсознания и его сверх-Я, [10] Оно, Сверх-Я — категории человеческого Я, введенные в научный оборот австрийским врачом и ученым-психологом Зигмундом Фрейдом (1856–1939). а также как сведение счетов с его прежней жизнью и рабским пристрастием к настроениям и страстям с их банальными развязками, как необходимая со всемирно-исторической точки зрения проповедь монументальной этической позиции, а кроме того — как частный образчик его искусности, при восприятии которого строй внутренней безусловной логичности его аргументации не отходил на второй план.