Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Юдифи казалось, что она дремлет, но нет, она все ясно видела. Лео. Еще глоток. Подумать только, болтает о том, что надо настаивать на общественной тотальности, а не может даже разобраться со своим собственным маленьким миром, дожил до двадцати девяти лет и страдает от бессердечия матери. Может часами болтать, лежа в старинной немецкой кровати. На письменном столе фото какого-то якобы дяди, и стоит оно здесь по той причине, что тот любил его больше, чем собственные родители. Как будто все люди, которых любили родители, должны ставить фотографию своих родителей на письменный стол. Главное, что мать рассердилась, это для Лео главное. Тотальность, снова сказал Лео. Он напомнил ей о Тристраме Шенди Лоренса Стерна [8] Стерн , Лоренс (1713–1768) — крупнейший английский писатель эпохи Просвещения, представитель сентиментализма, автор романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» (1760 — 67) и «Сентиментальное путешествие» (1768), оказавших глубокое воздействие на развитие европейского романного жанра.

Тристраму тоже не удалось осуществить свои планы, потому что он никак не мог перенести того, что сказала его мать во время его зачатия. И того, что отец нарек его таким именем. Он никогда этого не преодолел, не вышел из-под этого гнета, но при этом — грандиозная претензия: рассказать обо всей жизни. А дядя Тоби, то есть дядя Зе. Почему все-таки его фотография так возмущала мать Лео? Может быть, во время зачатия Лео тоже произошло что-нибудь особенное? Главное, что нелюбимому сыну это доставляло большую радость, да-да, сладок вкус мести.

Произнесла ли Юдифь все это вслух? Если она что-то и сказала, то теперь уже ничего не говорила. Властная манера Лео в разговоре убивала любой диалог, душила его, как эта огромная подушка, как эта кровать, как вся эта комната.

На следующее утро в памяти Юдифи всплывали только такие фразы, сказанные Лео:

Дай мне высказаться.

Это сюда не относится.

Это все отговорки.

Ты прежде всего должна понять, что.

Это бесспорно.

Ты опять пытаешься сменить тему.

Ты увиливаешь.

Это все не имеет к этому никакого отношения.

Я уже разъяснял тебе, что.

Это все байки, которые не помогают понять суть дела.

Хотелось бы, чтобы это было так, но фактически.

Нужно отчетливо осознавать, что.

Юдифь встала, прошла в ванную, собрала раскиданное белье и оделась. Она достала из сумочки щетку, долго и усиленно расчесывала перед зеркалом волосы, вглядываясь в свое отражение, при этом лицо ее выглядело, как белая маска, за которой, возможно, скрывалась вовсе не она. Вдруг она увидела в зеркало, что сзади стоит Лео и смотрит на нее.

Не оборачиваясь, она сказала: Ложись в постель, Лео, ты болен.

И ушла.

Лео вошел в комнату. Интересно, сколько сейчас времени? Около полудня. Даже от сумрачного света этого серого дня у него заболели глаза. Он опустил жалюзи. Теперь, в полумраке комнаты, не было уже ничего, откуда в его сознание мог проникнуть хотя бы слабый лучик действительности. После этой ночи, которую он выстрадал, распростершись на постели, поневоле изливая свою боль, после сна, наполненного кошмарами, Лео ощущал себя мертвым. Он хотел бы действительно умереть. Одна только головная боль чего стоила. Боже. Он был совершенно не способен связно мыслить, нет, дело обстояло еще хуже, он в то же время не мог не думать вообще. Почему он любил Юдифь? Он не знал.

Через некоторое время ему вспомнилось, как вчера в ванной она стояла перед ним обнаженная. Какой красивой она оказалась. Сама красота. Разве не становилась его страсть все сильнее: симбиоз с женщиной, еще и духовный. Конгениальность. То есть. Ничего банального, не просто взаимная симпатия и блаженное телесное погружение, нет. У Юдифи даже были выбриты подмышки и на ногах не видно было волос. Конгениальная женщина. Он имел в виду это соединение красоты и ума, именно его. Как естественно она двигалась, когда разделась. Так гармонично. Никакого страха. Красота. И ум, он имел в виду ум, который будит не только чувства, но и мысли. Будоражит духовно. Мысли. Мрачные, как этот мрак. Лео опять поднял жалюзи и выглянул в окно. На кладбищенских ангелах сидели голуби. Гармоничны, как взмахи птичьих крыльев, были движения Юдифи, она была, как почтовый голубь, явившийся из будущего с радостной вестью, что в мире есть это чудо: любовь, освобожденная чувственность и ум. Конгениальность. Дух есть одухотворенная любовь, здесь нет никакой тавтологии — все это складывается в некую гармонию, которая может и другим послужить путеводителем по жизни. Эта гармония называется. Надо протопить. Лео знобило. Печка, конечно, прогорела. С трудом он снова развел огонь. Сажа. Зола. Лео вытер руки о штаны. Округлые бедра Юдифи. Если бы он смог сейчас их увидеть. Вызвать в памяти. Способность человека заимствовать образы из собственных воспоминаний невероятно преувеличивают. Воспоминания — это когда в памяти остаются формулировки и фразы, которые мы когда-то произнесли, и мы считаем, что они таковы и были. Немедленно записать. Зачем. Почему он любит Юдифь. Он не знает. Почему именно Юдифь, было ясно. Но почему любит. Потому. Лучше спрашивать себя, почему именно Юдифь. Чтобы повиснуть у нее на шее. Как весть. Чтобы она унесла ее в будущее. Весть гласила: некто придумал гармонию. Она есть дух и смысл. Дух есть дело.