Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Годы учебы в университете были временем, которого как раз хватило на то, чтобы эту учебу закончить и понять, что он ничего не знает, но что он должен все знать и понимать, чтобы быть более защищенным, чтобы вести себя уверенно и самостоятельно. Поэтому Лео действительно мог быть для Романа авторитетом, дававшим ему ощущение, что он может обучиться разумному взгляду на мир, которым этот авторитет владеет по крайней мере в такой степени, что имеет для каждого феномена разумное объяснение, которого не встретишь в газетах.

Уже очень скоро о Романе никто не отзывался иначе, как о «любимом ученике профессора». Он восхищался Лео, слушал его охотно и с восторгом, а если в чем-то и возражал, то только по недоразумению, например, если он рассказывал какую-то историю, а он это очень любил, то, к ужасу Лео, всегда начинал ее словами: Представьте себе, профессор, что со мной вчера приключилось…

Лео не сразу заметил это, а уж понять ему вообще не довелось: отношения учитель — ученик все в его жизни поставили с ног на голову. Но сначала казалось, что Лео наконец-то стоит обеими ногами на твердой почве реальности и при этом даже в какой-то мере счастлив.

Его спокойная дружба с Юдифью. Его реалистически смиренная удовлетворенность ролью профессора из бара. Ныне с этим было покончено. С Юдифью он спорил теперь непрерывно. Ее иронические замечания, которые раньше были для него знаком их особой близости, в присутствии Романа приводили его в ярость. Научно-педагогические задачи, к выполнению которых Лео чувствовал себя призванным, порождали у него состояние эйфории. Что бы Юдифь ни говорила, Лео воспринимал это как попытку разрушить его эйфорию, принизить его в глазах Романа, подорвать его авторитет, отвлечь на себя внимание Романа. Лео не мог этого перенести, особенно в тех случаях, когда стрелы Юдифи попадали в цель.

Бедный Лео, сказала как-то Юдифь, у тебя теперь даже ученик есть, а книги все нет.

Она высмеивала его за то, что он не знал, как ему поступать с той независимостью и той свободой, которые достались ему вместе с богатством, он и книгу свою не пишет, и не способен жить в свое удовольствие. Твое единственное удовольствие, Лео, заключается в том, чтобы говорить об этой книге.

У Юдифи вечно не хватало денег. Уроки немецкого не покрывали ее расходов на кокаин. Хотя она всегда утверждала, что человек не попадает в зависимость от кокаина, но по крайней мере психологическая зависимость от него вскоре стала так сильна, что она просила денег даже у Лео. Лео, зная, для чего ей нужны деньги, из принципиальных соображений, чтобы не сказать — из любви к ней, денег ей не давал. Но теперь он стал регулярно оказывать ей великодушную помощь. Потому что знал: когда у Юдифи были деньги и она могла купить порошок, то целыми днями не показывалась в баре. Если раньше ее отсутствие его тревожило, то теперь он был этому даже рад: только бы она оставила его в покое и не сбивала с толку Романа. В полное замешательство он приходил лишь тогда, когда и Роман не являлся. Тогда он чувствовал себя обманутым всем миром, лишенным своей основной функции, своего влияния, и был охвачен чувством бессмысленности жизни, от которого этот бар еще недавно его надежно ограждал. Он быстрее, чем обычно, напивался, раздраженно реагировал на идиотские разговоры и дрязги в баре и из общепризнанного средоточия всех интересов, которое примиряло разные лагеря, превращался в брюзгу, который одинаково агрессивно обругивал всех.

Однажды Лео узнал, что Юдифь и Роман встретились в каком-то другом баре и по этой причине оба не пришли в Эсперансу. На следующий день он устроил Юдифи сцену, — конечно, не в присутствии Романа — заявив, что Юдифь не должна забывать: она годится Роману в матери.

Ты говоришь так только потому, что очень хотел бы стать его отцом, сказала Юдифь, не так ли, Роман — твой сын, твое творение, твое произведение. И одновременно, как это бывает с сыновьями, он — твой продолжатель, твой представитель, который обязан доделать то, что ты не доделал.

Юдифь, пожалуйста, прекрати. Ни слова больше, закричал он так громко, что все в баре на мгновение притихли.

Когда пришел Роман и, наивно глядя на Лео сквозь толстые стекла, с восторгом стал рассказывать о том, что с ним вчера приключилось, Лео был настолько выбит из колеи, что ему лишь с большим трудом удалось вновь направить разговор на разумные предметы и продолжить изложение своей теории.

Если Лео и обладал когда-нибудь представлением о реальности, то теперь он утратил его полностью. Его стариковская мудрость была, как вспыхнувшая солома. Вот она прогорела, и все без сожаления смотрят на золу. Не только Юдифь окончательно устала от него. В баре его положение тоже пошатнулось. То, как Лео вился вокруг Романа и как отгонял Юдифь, стало предметом шуток и насмешливых комментариев. А разнузданная манера буйствовать и ругать всех и вся, когда он бывал в баре один, привела к открытой враждебности. Прозвище «профессор» приобрело отчетливо иронический, если не презрительный оттенок.