Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир

Нет, сказал Лео, когда Роман поведал ему об этом, он смотрел на него растерянно, словно сомневался в том, что Роман еще жив и сам, во плоти, стоит у стойки.

Да, ответил Роман. Он рассказал, что был даже приглашен на churrasco — нечто вроде шашлыка. Для Лео оставалось загадкой, как Роману удалось развеять недоверие faveleiros. Он покачал головой. И представьте себе только, профессор, мы запиваем еду питой, этой ядовитой дешевой водкой из бутылок с откидными пробками, и я уже пьян в стельку, как вдруг до меня начинает доходить, что я съел кошку. Ведь мяса они купить не могут, поэтому ловят и жарят кошек, которых вокруг полно.

Churascinho de gato, сказал Лео, шашлык из кошки, ужасно, ну и что, вас, конечно, вырвало?

Нет, сказал Роман, зачем, и никого вокруг не рвало, и…

При близком предметном знакомстве с нищетой, сказал Лео, не достигаешь никакого нового качества, которое выходило бы за пределы всеобщего чувства сострадания, а им обладает любое нравственное создание. А причины нищеты при посещении конкретной favela также остаются скрытыми. Так что это было совершенно бесполезно. Я думаю, вы извлекли из этого урок.

Да я, право, не знаю, профессор, сказал Роман, в любом случае это было очень интересно.

Рассказы Романа о любовных похождениях тоже сильно выводили Лео из себя. Не потому что в том виде, как Роман их рассказывал, они были наивны, они принципиально противоречили представлению Лео о духе, аскетично преданном учению.

Роман рассказывал, что он уже несколько раз был в Бока. Я никогда не ходил к проституткам, я имею в виду — в Вене, я никогда бы до этого не додумался. Но здесь, сияя, говорил он, любая проститутка гораздо нежнее, чем все мои прежние, так сказать, обычные подружки, которые были у меня в Вене.

Сколько их еще у него будет, думал Лео, мельком вспоминая, как он сам проводил время в Вене.

Бесспорно, восхищение Романа кварталом Бока представляло собой не что иное, как потребность нагнать упущенное, но теперь, когда речь шла о том, чтобы углубить философские познания Романа, эту потребность надо было отставить в сторону.

О том, что он может как-нибудь случайно встретиться с Романом в Бока, он и думать не хотел. Он громогласно порицал склонность Романа идеализировать девушек из Бока, практически скатываясь тем самым к принципиальной лжи. Он изложил свою концепцию значимой жизни, которая представляла собой радикальную противоположность эпикурейской и легковесной жизни.

Я вовсе не монах, сказал Лео, но…

Вот почему ты так активно борешься с монашеской «тонзурой», сказала Юдифь.

Юдифь, ну перестань.

По счастью, Роман, в этих очках с толстыми стеклами, со своими угловатыми, неуверенными движениями, не выглядел как любимец женщин, считал Лео. Либо Юдифь по-другому его воспринимала, либо она, просто чтобы позлить Лео, делала вид, что считает иначе. Во всяком случае, иногда она проявляла к нему явную благосклонность, открыто флиртовала с ним — и тогда полностью подчиняла его себе. В такие моменты Лео приходил от ревности в бешенство. Он тут же пытался полностью переключить внимание Романа на себя, даже брал его за руку, втолковывая что-то. Но Юдифь постоянно прерывала монологи Лео едкими замечаниями, вроде: Этот тезис, Лео, ты так часто излагаешь, может быть ты наконец его запишешь?

Юдифь, прекрати, прошу тебя.

Романа, которого читать Гегеля заставил случай, Лео все время старался склонить, вопреки жизни, к систематическому изучению Гегеля. Лео показал Роману немецкую книжную лавку в Сан-Паулу, где он мог приобрести новый экземпляр «Феноменологии». Лео постоянно произносил в баре целые доклады о Гегеле, он пытался показать Роману, что Гегеля действительно можно читать с удовольствием, причем это удовольствие возникнет тогда, когда при чтении Гегеля Роман будет мысленно сочетать прочитанное с теорией Лео. Теория Лео выйдет в мир по лестнице академической карьеры Романа, станет действенной, как бомба с часовым механизмом. Лео был одержим этой идеей. Уже вполне вообразив себя учителем, он даже продумывал уроки, которые регулярно задавал Роману на дом.

Сравните главу о состоянии права в «Феноменологии» с выписками Карла Маркса из Джеймса и Милля, и скажите мне завтра, что вам при этом бросилось в глаза!

Поначалу эти отношения развивались в высшей степени благополучно. Роман был человеком полностью лишенным ориентировки. Все свои школьные годы, как он однажды поведал Лео, он провел в Вене в интернате. Это было все равно что двенадцать лет тюрьмы, сказал он. После выпускных экзаменов, то есть после того, как его выпустили на волю, он оказался совершенно неподготовленным к жизни и, соответственно, до нее не дорос. Ему было уже восемнадцать лет, но у него от волнения начинало бешено биться сердце, когда в кафе он должен был сам заказать чашку кофе с молоком. Он краснел, когда с ним кто-нибудь заговаривал. В восемнадцать лет он впервые сел в трамвай. От боязни заблудиться он заранее навел справки о дороге и узнал, что ему нужно ехать до кольца, а потом пересаживаться на другой трамвай. Чтобы уж точно не ошибиться, рассказывал Роман, он, садясь в трамвай, спросил у кондуктора: Скажите, пожалуйста, я доеду до кольца?