Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых

— Если вы настаиваете, я скажу вам, что думаю по этому поводу, — ответил священник. — Подсознательно вы сожалеете, что не вы командовали дивизиями в Албании. И вы считаете, что если бы командовали вы, то все было бы по-другому, что вы не привели бы солдат к поражению и верной смерти, а смогли бы их спасти. Поэтому вы часто разворачиваете топографические карты, и целыми часами сидите над ними, и на каждой пачке сигарет рисуете тактические схемы военных действий. Вы страдаете из-за каждой проигранной операции, переживаете каждую неудачу и подсознательно ставите себя на место неудачливых офицеров, представляя себе невозможное: победу вместо поражения.

— Довольно, — прервал его генерал. — Что вы копаетесь в моей душе, словно Федор Достоевский?

Священник улыбнулся.

Генерал помрачнел.

— У меня нет никаких скрытых мотивов, — медленно проговорил он. — Я вовсе не наивная девушка, которая полагает, что собирать останки солдат — неплохой сюжет для сентиментальной оперы. Я знал, что это грязная, тяжелая работа. Я знал также, что в этой работе мне помогут любовь и ненависть. Любовь к этим несчастным солдатам и ненависть к их убийцам. В тот день, когда я вернулся из военного министерства домой, у меня в душе играла музыка. Музыка, одновременно печальная и торжественная. Затем, когда я открыл досье и принялся перелистывать бумаги, я почувствовал, что из всех этих длинных, бесконечных списков на меня дохнул ветер ненависти и мести. Я подошел к глобусу и нашел Албанию. Я испытал невольную радость оттого, что она такая маленькая — маленькая точка на глобусе. Затем я содрогнулся от ненависти. Эта проклятая страна, эта еле различимая на глобусе точка погубила столько наших прекрасных и храбрых парней! Мне не терпелось как можно скорее отправиться в эту дикую, отсталую страну, чтобы потом гордо пройти сквозь толпу аборигенов, глядя на них с ненавистью и презрением: «Смотрите, что вы натворили, дикари». Я мысленно видел, как торжественно мы отправляем на родину останки, видел удивленные, смущенные глаза албанцев — так смотрит человек, нечаянно разбивший красивую, дорогую вазу. Мы пронесли бы сквозь них гробы наших солдат, доказав им, что даже наша смерть прекраснее их жизни. Вот так я тогда думал. Но мы прибыли сюда, и все оказалось по-другому. Вам это известно лучше, чем мне. Сначала исчезла гордость за нашу миссию, а затем рассеялись и остальные иллюзии, и вот теперь мы бредем среди всеобщего безразличия, под издевательские взгляды, два жалких шута, продолжающих играть в войну, более несчастных, чем все те, кто воевал и был побежден в этой стране. Разве не так?

Священник не ответил, и генерал пожалел, что разоткровенничался.

Некоторое время они шли молча, на тротуар падали последние листья, куда-то спешили прохожие. Генерал почувствовал, что ему плохо и одиноко. Он не хотел больше говорить на эту тему. Лучше уж говорить о тоскливых днях, проведенных в дороге и в палатках, о затяжных дождях и пронизывающем ветре, о непонятных взглядах крестьян, одетых в черную домотканую одежду, о той ночи, когда священник испуганно закричал во сне; о поле боя, исчезнувшем под разлившимся водохранилищем новой гидростанции, — кладбища тоже оказались под водой и, наконец, о том черепе, у которого все зубы были из золота, когда рабочие достали его, зубы засверкали на солнце и почудилось, что череп цинично насмехается над происходящим.

Они не спеша дошли до большой площади перед университетом. Там, возле оперного театра, они повернули направо и пошли вверх по липовой аллее, поднимающейся по склону холма Шэн-Прокопи.

В канавах по обе стороны дороги плавали желтые листья, а статуи большого парка мерзли среди голых деревьев.

Поднявшись на вершину, они увидели искусственное озеро со множеством заливов. На вершине холма была церковь, к ней тесно прижалась танцплощадка, вокруг которой вздымались высокие кипарисы, шелестевшие на ветру. Неподалеку были свалены в кучу ящики, на которых было написано черной краской «ПИВО КОРЧА».

— Озеро здесь появилось, наверное, только в самое последнее время, — сказал священник. — И танцплощадки здесь раньше не было.

— Красивое место.

— Да. И отсюда видна почти вся Тирана.

Они повернулись к озеру спиной и стали разглядывать Тирану. Плащ генерала шуршал на ветру.

Генерал смотрел на большой бульвар, разделявший город на две части. Раскачивающийся тополь закрывал одной из своих веток то здание Совета Министров, то здание Центрального Комитета. Когда ветер усиливался, ветка доставала до больших городских часов, словно приклеенных к минарету, или, скользнув по площади Скандербега, взмывала над зданием Исполнительного комитета, почти доставая до Национального банка.