Игорь Неверли - Сопка голубого сна

Четвертого февраля Каляев убил бомбой в Москве великого князя Сергея. Это известие произвело в Варшаве огромное впечатление. Ходили всякие слухи, в частности о том, что на месте покушения какая-то старушка подошла к жандарму:

— Скажи, голубчик, что случилось? Кажись, убили кого-то?

— Проходи, бабка, проходи. Кого надо, того и убили.

А у Цедергрена меня после двухнедельной переподготовки перевели в монтеры. Я подобрал себе в помощники смекалистого парнишку, делился с ним чаевыми, и мы сами решали, когда закончить рабочий день. Я теперь зарабатывал 35 рублей, сестру Халинку, которая окончила только шесть классов гимназии, устроил телефонисткой. Я отдавал все жалованье матери, себе оставляя только чаевые, Халина оставляла себе три рубля, таким образом мать получала от нас 50 рублей на хозяйство, и у нее отлегло от сердца: «Мы выбрались из нужды, дети мои...» Я был самым младшим из монтеров и единственным, у кого был аттестат зрелости. Репутация у меня была отличная. Однажды мы ставили телефоны на квартире председателя нескольких акционерных обществ, большой шишки, он соблаговолил зайти в комнату, где я работал, побеседовал со мной, а потом по телефону поблагодарил шефа за то, что ему прислали такого развитого и умелого работника, если все у нас такие, то он поздравляет... Шеф, рассказывая мне об этом, добавил: «Ваш ум и образование позволят вам подняться до инспектората телефонной сети, имейте это в виду...» Возможно, он знал что-нибудь о моей связи с революционным движением и хотел меня таким образом предостеречь и удержать, ведь инспектор сети — это два заместителя с окладами по 60 рублей и инспектор — 100 рублей в месяц.

В апреле Ольдек пришел, как всегда, в ту квартиру на Журавью, куда мы перенесли типографию, а там его поджидали жандармы. Ольдек выстрелил, жандарм ответил и ранил его смертельно. Привезли его в больницу Младенца Иисуса, где он и скончался. Отец Ольдека служил в городской управе, и поэтому его разрешили похоронить, при условии, что не будет никаких демонстраций. Партия обещала. Тело выдали из больницы около пяти утра, и траурный кортеж тут же двинулся по пустым улицам Варшавы под эскортом полиции, немногочисленные, вроде бы случайные, прохожие снимают шапки и присоединяются. Идут молча, без музыки и пения, по бокам полицейские — впечатление жуткое. Присоединяются все новые группы людей, так что на кладбище Повонзки пришло уже несколько сот человек. В полном молчании поставили гроб у открытой могилы, и тогда я, среди мертвой тишины, набросил на гроб красное знамя. Шпики кинулись ко мне, потому что я выдал себя этим как член партии. Хотели меня арестовать, но я нырнул в толпу. Полиция проявила странную пассивность — как оказалось, меня решили взять дома.

Первомайскую демонстрацию организовали вместе ППС, СДКПиЛ и «Пролетариат». Мы собрались на площади Витковского, потому что все происходило главным образом в районе Сребряной и Желязной улиц. К нашей колонне, шедшей по Желязной в сторону Иерусалимских аллей, присоединялись отдельные лица и братские организации. На транспарантах виднелись лозунги: «Да здравствует Первое мая!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В демонстрации участвовало несколько тысяч человек. Я, член «Пролетариата», шел с товарищами под своими знаменами и транспарантами. Во главу колонны выдвинулась ППС. Было много детей и женщин, потому что день выдался прекрасный. Когда колонна дошла до Иерусалимских аллей и свернула на Маршалковскую, нам преградил путь отряд конницы... Началась суматоха, одни пытались бежать, другие удерживали, «стойте, не бойтесь», «ничего нам не сделают»... Заиграли горны. У меня было при себе оружие, и я пытался вместе с несколькими товарищами пробраться вперед. Но народ толкается, пытается бежать, песня рвется, одни еще поют, другие уже кричат. Вдруг раздается залп. Один, другой, третий... Многие падают. Другие бегут к заставе. Я бегу в сторону площади. Чувствую, что у меня немеет нога. Гляжу, кровь. Оставляю на тротуаре кровавые следы. Захожу в подъезд. Сажусь на лестницу. Весь носок в крови, но боли я не чувствую. Меня увидела дворничиха, принесла полотенце. Ранение в ногу, причем любопытное: входное отверстие вроде бы направлено на кость, но пуля ее не задела и вышла сзади, оставив большую рану на ляжке. Я перевязал ногу, доковылял до извозчика и поехал к тетке, которая жила во дворце архиепископа на Медовой, снимая комнату у его лакея. Там я провел десять дней, рана зажила, и я начал выходить.