Тесса де Лоо - Близнецы

Она пошла дальше. Под новенькими знаменами члены гитлерюгенда с энтузиазмом маршировали по Рингу. Анна в черной вуали плелась мимо. Один из молодых людей преградил ей дорогу:

— Хайль Гитлер!

Она молча смотрела перед собой.

— Вы что, не можете поприветствовать флаг?! — злобно спросил он.

Он был по меньшей мере на голову выше ее, и она постучала по его груди.

— Слушай меня внимательно. За этот самый флаг мой муж только что отдал свою жизнь.

Отодвинув парня, она продолжила свой путь. Рассыпаясь в извинениях, он догнал ее, но Анна не ответила. Она достигла состояния, в котором была невосприимчива к чужому стыду.

Она не помнила, как оказалась у дома его родителей. Когда открылась дверь, она, вконец измученная, опустилась на пороге. Все это время она была на грани обморока, но организм достойно ждал подходящего момента. Ее положили на диван. В полузабытьи она слышала, как шептались в соседней комнате.

— Ты неважно за ней ухаживал… — бурчала свекровь, — ты обещал Мартину, что будешь ее опекать, а она буквально рассыпается на части у нас на глазах.

И снова Анна чуть было не потеряла сознание. На кухне заварили крепкий кофе. К ее носу поднесли чашку настоящего кофе из зерен. Сама она не реагировала, лишь примитивные жизненные рефлексы, спровоцированные столь притягательным раздражителем, заставили ее открыть рот и сделать глоток.

Столь же машинально она съела кусочек печенья. Так мысль о самоубийстве была, весьма прозаически, изгнана кофе с печеньем — теперь она стала просто несчастной женщиной. До боли знакомое состояние, в котором она прожила много лет.

Настало время выполнить второе обещание. Перед забитым картонками домом, где она в одиночестве продолжала свою семейную жизнь, остановился черный «мерседес». СС хорошо заботились о своих людях. Шеф полиции и СС Дунайского регионального совета по социальной опеке приехал лично выразить вдове свои соболезнования. Любезный, безошибочно умеющий подобрать нужные слова, за которыми она напрасно ходила в церковь, он спросил, чем может ей помочь.

— Я хотела бы работать в госпитале, — сказала Анна бесцветным голосом, — я ему это обещала. Но в трудовой книжке я значусь домработницей, поэтому меня не возьмут в санитарки.

— Приходите ко мне в управление, там вам выдадут официальный документ, — заверил он, сочувственно пожимая ей руку.

После визита важной персоны, подмеченного всеми соседями, ее теперь называли не «эта немка», а «эта тетка СС». По мере усиления бомбардировок и отступления Гитлера ее клеймили все более открыто. Как водится, утешала она себя: пока все хорошо, они кричат «Осанна!», когда же дело принимает опасный оборот, они требуют «Распни его!». Она явилась в бюро по трудоустройству, где уже подготовили необходимые бумаги. «Фрау Гросали сирота, бездетна и теперь, когда в бою пал ее муж, хотела бы работать медсестрой в Красном Кресте. Прошу выписать ей разрешение и не препятствовать ее трудоустройству в немецкий Красный Крест. Обершарфюрер Флейтманн».

Рядом с шале в парке, куда они неторопливо шли из термального комплекса, стояла высеченная из камня фигура женщины. Окруженная солдатами, она пыталась защититься от штыка. Памятник не сопровождался никакой надписью, даже списка фамилий не было. Подняв воротники, Анна и Лотта на секунду остановились.

— А где… был в итоге похоронен Мартин? — спросила Лотта.

— В Геролштайне, на военном кладбище. Но сначала…

— Почему же его не перевезли домой?

— Ты в своем уме? В Айфеле его разорвало на куски артиллерийским снарядом. Они собрали его по частям и закопали в землю. А ты думала, что они доставляли мертвых домой? В тысяча девятьсот сорок четвертом году? Ты знаешь, сколько их было? В России, Франции, Арденнах — все было устлано трупами, туловище в одном месте, а ноги в другом. Очнись! Удивительно, что они вообще написали мне, где он лежит.

Лотта обиженно молчала. Анна разговаривала с ней как с несмышленой девчонкой, будто бы из-за гибели мужа она, Анна, обладала на войну эксклюзивными правами.

— Он это предчувствовал, — сказала Анна задумчиво, — в ту ночь в Нюрнберге. Вместо страха перед смертью, на которую он шел, он испытывал беспокойство за меня. Мальчишка двадцати шести лет, уже такой взрослый и рассудительный… как бы экстерном достиг духовных вершин целой жизни. Той ночью он уже все знал.

Младших детей — фактор риска — досконально проинструктировали: ни при каких обстоятельствах никому ничего не рассказывать. Они заучили это, как таблицу умножения. Если неожиданно они приводили из школы одноклассника, то уже из леса кричали: