Тесса де Лоо - Близнецы

Анна замерла — из уст офицера СС подобное проявление оптимизма считалось непростительным. Эхо его слов раскатилось по всей платформе. Она зажмурила глаза в тревожном ожидании, что его вот-вот арестуют. Сердце выскакивало из груди. Но он все еще стоял и махал ей, и никто его не трогал.

В Вене оказалось отнюдь не безопасно. Чтобы отрезать немецким войскам обратный путь из Балкан, американцы прибегли к массированным бомбардировкам города. Не решаясь подниматься над Альпами по ночам, они летали ^только днем. Окна в доме разбились, Анна заколотила их картоном. Прозвучала сирена, Анна помчалась в ближайшее бомбоубежище, заметив по дороге, как старая женщина прячется в подъезде.

— Что вы делаете… — крикнула Анна, таща ее за руку с собой, — быстро в бомбоубежище.

Внутри было не протолкнуться.

— Встань-ка, — сказала она какому-то мальчугану, — уступи место пожилому человеку.

К ней тут же подскочил начальник блока, отвечающий за безопасность граждан во время воздушных нападений.

— Вы в своем уме?

— В каком смысле? — спросила Анна. — Что я такого сделала?

— Вы знаете, кого привели?

Анна взглянула на женщину, съежившуюся в углу, подобно нахохлившейся птице в зимний день.

— Какая разница — это просто старая женщина.

— Полуеврейка! — гаркнул он.

— Ну и что, — пожала она плечами. — Там вот собака, а бедной старушке, что ли, сюда нельзя?

Сотни пар испуганных глаз обстреливали ее со всех сторон; какая дерзость — спорить с начальником блока. У того задвигались желваки на щеках. Она смотрела на него с вызовом, и мужчина, испугавшись, опустил глаза и ретировался, сделав вид, что его присутствие срочно требовалось в другом месте.

Весь месяц она тщетно ждала письма. В начале октября написала сама: «Я держу в руках карандаш, но с таким чувством, будто говорю в пустоту». В утешение она купила себе букет астр. Поднимаясь по лестнице с охапкой цветов в свою квартиру, она встретила соседа, который обычно раскатистым венским «р» шумно ее приветствовал, а сейчас лишь застенчиво ускорил шаг. Открыла дверь и с удивлением обнаружила в гостиной своего свекра.

— Ну вот, опять никакой почты, — вздохнула она, бросив взгляд на пустой стол.

— Почта есть, — сказал он, кивая в сторону буфета.

Там лежала посылка. Анна наклонилась и прочла: «Имущество…» В исступлении вскрыла пакет. Сверху лежал конверт, из которого она выдернула письмо. «Уважаемая фрау Гросали… Как командир роты обязан Вам сообщить о героической гибели Вашего мужа…» Она судорожно читала дальше. «…В Айфеле… артиллерийским огнем…» Письмо кончалось фразой: «Убежденный в окончательной победе и справедливости этой войны, искренне Ваш… Хайль Гитлер! Гаупштурмфюрер СС…» Астры упали на пол.

— Это неправда, — спокойным тоном прокомментировала она содержание письма и кругами заходила по комнате. Вокруг стола, вокруг свекра, все быстрее, с криками «неправда, неправда!», как бы силясь перечеркнуть факты ритуальным неприятием реальности. Словно в состоянии нервного припадка, она продолжала причитать, пока свекру не удалось усадить ее на диван. Анна сняла со стены висевший над диваном портрет Мартина в рамке. С фотографией на коленях она принялась раскачиваться из стороны в сторону. Какой отвратительный парадокс — невыносимое нужно было каким-то образом вынести. Она с трудом передвигалась по дому, хотела надеть что-то темное, увидела в зеркале непривлекательную незнакомку — кудри ее химической завивки тут же исчезли. Ну вот, волосы уже умирают, скоро и все остальное тоже умрет.

Она не обещала ему, что будет есть! Целыми днями она не ела, не пила, не спала и не плакала. По ночам она бродила среди развалин, будто в поисках чего — то. Все, чего она хотела, это оказаться там, где он, — ничего другого. Ее сдержанный свекор, который по настоянию своей жены временно жил у нее, пытался расценивать поведение Анны как нормальную фазу траура. Он принес ей длинную вдовью вуаль для похоронной мессы в церкви Святого Карла. Там, где два года назад она плыла по проходу в белой фате, теперь, убитая горем, она шла в черной вуали. «Эта немка и слезинки не проронит…» — шептались на скамейках. Потом слушала реквием, точно глухонемая.

Через неделю свекор закончил свой патронаж. Ему оказалось не под силу справиться с ее депрессией, однако он вытянул из нее обещание в следующее воскресенье навестить их дом (в надежде, что хоть жена убедит ее поесть). Анна неохотно вышла на улицу. Мир остался равнодушным к его смерти, из родного города он исчез совершенно бесследно. Она была одна, в чужой стране, и вокруг шла война — таковы факты. Как во сне она добралась до центра, вдоль Ринга, ослепительного Ринга, мимо Хофбурга, оперы. Какая-то неведомая сила тянула ее в направлении церкви Святого Карла — неясная потребность в религиозной поддержке или отчаянная надежда получить некий знак свыше в качестве подтверждения Его вездесущности, доказательства Его существования? Тяжелая дверь с трудом поддалась. Воскресная месса только что началась. Голос священника резонировал под куполом, барочное золото вибрировало вместе с ним. Поначалу Анна не могла вникнуть в смысл слов — изнуренная голоданием, она опустилась на ближайшую скамью и чуть было не задремала в стенах с детства знакомой матери-церкви — следствие длительного недосыпания. Однако тут же очнулась. «Каждый погибший на фронте… — предостерегал голос, — и каждый разрушенный дом… это наказание за наши грехи…» Наказание? Что он мелет?! Идиот! Это были самые неправедные и циничные слова, которые ей когда-либо приходилось слышать в церкви. В знак протеста она тут же поднялась, протиснулась сквозь ряды и направилась к выходу. Несмотря на слабость, у нее хватило сил, чтобы демонстративно хлопнуть тяжелой дверью. Еще дрожа от ярости, спустилась по лестнице и непроизвольно обернулась: по бокам по-прежнему стояли ангелы, каждый нес свой крест, в полном неведении они смотрели перед собой поверх этого мира.