Патрик Рамбо - Кот в сапогах

— Ветер переменился, и я вместе с ним, — сказал Фрерон.

— И потом, ты ведь сочинил весьма революционную брошюру, — напомнил Баррас. — И мне тогда вручил несколько экземпляров, причем уверял — как сейчас тебя вижу: «Марат и Робеспьер — вот мои святые!»

— Если бы ты повторил эту фразу сегодня, — вставил Фрерон, — на тебя бы набросились с дубиной.

— Что ж, сегодня я скажу: «Баррас и Фрерон — вот мои святые!»

Этот находчивый ответ всех очень рассмешил. Маленького корсиканца, выряженного таким чучелом, приняли в круг Барраса. Он это понял и этим воспользовался.

— Я хочу получить пост, достойный моих возможностей.

Тут метрдотели выставили на стол новые блюда:

— Филе из осетра на вертеле!

— Угорь под соусом тартар!

— Донца артишоков под острым соусом!

Канареечно-желтый кабриолет въехал в монументальные ворота особняка на улице Дё-Порт-Сен-Совёр. Чета Делормель возвращалась в свои апартаменты. Супруга щебетала, он же, отяжелев от неумеренного употребления вина, отвечал вялым, расслабленным голосом.

— Не понимаю, — говорила дама, — что находит виконт в этом маленьком нищем генерале. У него нет манер, разговаривает он мало, не ест, скучный, все придирается, да еще этот его акцент! Я могла разобрать разве что одно слово из трех.

— У Барраса свои резоны, — сказал Делормель.

— Может быть, но было весело только до тех пор, пока он не явился. Меня от него в дрожь бросает. У него злобный вид, разве нет?

— Если говорить о чертах, он и правда смахивает на Марата…

Кучер остановил лошадей во дворе напротив парадного крыльца. Делормель купил это здание, хотя и с малость облезлым фасадом, но выглядящее очень аристократично, раздобыв средства на такое приобретение благодаря крупной афере с мясом, предназначавшимся для армии. Революция благоприятствовала самым изворотливым ловкачам. Делормель всего за пару лет сколотил порядочное состояние. В прошлом сельский кровельщик, мастер по соломенным крышам, он в 1791 году воспользовался дешевой распродажей епископальных земель в Туке, получив в собственность девятнадцать гектаров, причем по соглашению, позволявшему не оплачивать всю их стоимость сразу. Занявшись снабжением армии, он в качестве фуража сбывал болотный тростник по цене овса. Потом ему удалось продать партию муки за двойную цену благодаря тому, что в Военном министерстве обнаружился какой-то его родич из Лизьё, даром что весьма дальний и сомнительный. Чтобы заключить сделку, позволяющую урвать хороший куш, ему было достаточно держаться с хвастливой уверенностью и иметь связи в почтенных местах. Когда же Делормель, подольстившись к местным якобинцам, был избран депутатом от Кальвадоса, он обосновался в Париже, в меблирашке, прикидываясь скромником, зато под боком у своих официальных клиентов.

Смерть Робеспьера его освободила: пропала надобность скрывать свое богатство. В Париже продавалось все — торговали совестью и телом, предметами и сведениями, храмами, люстрами, стенными часами, шкафами, товары демонстрировались прямо на мостовой и даже на обочинах сточных канав. Вот почему лакей, прибежавший открыть дверь достойной чете, был облачен в герцогскую ливрею — она пришлась Делормелю по вкусу, попав ему на глаза в день, когда он покупал партию спиртного из подвалов герцога Мазарини.

— Господа ожидают вас уже более часа.

— Проклятье! Совсем забыл — это же наш милейший Тальен! Он явился не один, не так ли?

— Тут еще живописец со всем необходимым для работы.

— Ну да, ну да…

— Поспешите, друг мой, — сказала мадам Делормель.

— Мне — спешить? Если они меня дожидались до сей поры, значит, я им нужнее, чем они мне. Я имею большой вес, Розали.

Весил он и впрямь изрядно, не только в фигуральном смысле, но и буквально. Ставя на ступеньку свою толстую ногу в лакированном башмаке, он вздохнул:

— Боюсь, Розали, что я малость переел.

— И перепил.

— Похоже на то…

Лакей помог ему подняться на собственное крыльцо и войти в просторный вестибюль первого этажа, смахивающий на магазин. На комодах штабелями громоздились головы сахара, рядом высилась стена из бочек, лежали стопки картонных коробок, из которых торчали какие-то кружева. Тальен и художник Бойи, взлохмаченный, но затянутый в узкий серый редингот, терпеливо ждали приема. Первый сидел на двухколесной тележке с черносливом, второй разглядывал турецкую трубку жасминового дерева, которую взял из коробки с ей подобными.