Грэм Джойс - Как подружиться с демонами

— Те же, что я давал в прошлый раз.

— Не может быть, старший сержант. Мы там все обыскали.

— Поговори с Брюстером. Он последний, кого я видел.

— Именно это мы и сделали, старший сержант.

— Так поговорите еще раз, черт бы вас побрал! Я тут живьем зажариваюсь, капрал!

— Так точно!

— Я дам три выстрела, подожду пятнадцать секунд, затем дам еще три. Вы меня услышите.

— При таком шуме трудновато будет, старший сержант.

И я думаю: какой еще шум? Нет никакого шума. Тишь да гладь в пустыне. И тут осознаю, что голос капрала Миддлтона из рации звучит на фоне канонады. Прерываю радиосвязь, трижды стреляю в воздух. Считаю до пятнадцати, даю еще три выстрела. Пытаюсь связаться с Миддлтоном, чтобы получить подтверждение, но не слышу ничего, кроме статических разрядов.

Надеюсь, что они найдут меня по выстрелам, и жду. Стоя одной ногой на мине.

Стою на раскаленном песке в полном боевом снаряжении; пот капает из-под каски, течет под бронежилетом и в паху, а я все жду и жду. Но никто не идет.

Я начеку, палец на спусковом крючке — на случай, если из облака пыли на меня выскочит иракский солдат. Подумываю опуститься на одно колено, чтобы дать ногам передохнуть, но боюсь, что взрыватель сработает, стоит хоть чуть-чуть ослабить нажим. Ноги подкашиваются, и в итоге я все-таки встаю на колено, но при этом единственным упором для руки, в которой я держу автомат, оказывается бедро той ноги, что на мине; теперь я давлю на эту ногу всем своим весом.

В таком положении я остаюсь больше двух часов. По рации одни лишь статические разряды. В конце концов мое терпение лопается, и я ору:

— Брюстер! Где тебя носит, мудила?! Брюстер!

Ничего. Никого. Ни звука. Нога так затекла, что приходится снова подняться. Я успел перебрать в уме все возможные способы выпутаться. У меня есть тяжелый рюкзак, снаряжение и оружие, но я не могу рисковать, прилаживая все это на мину в надежде, что веса будет достаточно. Я пытаюсь рассчитать давление с учетом пятидесяти фунтов барахла, но мне никак не узнать, с какой силой я сейчас нажимаю на мину ногой. Надеюсь, когда (или если) ребята объявятся, у них будет с собой что-нибудь, чтобы зафиксировать ударник или вычислить нужный вес, а может, как-то вытащить меня из ботинка, не взорвав мину.

Я снимаю каску. Хотя мой череп гладко выбрит, на нем запеклась корка из пота и песка. По ноге вверх-вниз бегают мурашки. Я с ужасом чувствую, что она становится невесомой, словно хочет воспарить, как бы я ни старался изо всех сил давить ею на эту металлическую штуковину. И тут появляется адмирал.

В смысле, бабочка. Красивая такая, вроде тех, что изредка можно увидеть в садах небольших английских городишек. Даже не знал, что они водятся в пустыне. Стою и думаю: что ж, здесь явно напряженка с зелеными лужайками, верно? Но поглядеть на бабочку приятно. На какую-то пару секунд, пока она летит мимо, я забываю о своей беде. А потом этот адмирал облетает меня кругом и садится на запястье.

Красота! Неужто эта бабочка — последнее, что я увижу? Похоже, она пьет пот с моей руки. Раскрыла крылышки и сидит себе, довольная и счастливая. Вот так номер. Напилась пота с мужика, стоящего на мине. Как вам такое, а?

Не так уж и плохо, думаю я. Последним, что я увижу, будет красный адмирал. Бывает гораздо хуже. Вы этих бабочек когда-нибудь толком разглядывали? Они странные. Кажется, что они смотрят на вас в ответ. Как будто распахивают полы плаща, чтобы вам было лучше видно.

Я знаю, что это вздор, но начинаю думать, как бы сохранить бабочке жизнь.

— Лучше бы тебе не задерживаться тут, красавица. В нехорошее место залетела. Вали-ка ты отсюда подобру-поздорову.

Я осторожно машу рукой, но бабочка не улетает; она все еще лакомится моим потом. Наконец расправляет крылышки и летит, а я провожаю ее глазами. Слежу, пока она не исчезает в желтом пылевом облаке. Но мне мерещится, что я и дальше вижу, как в воздухе трепещет крохотное красное пятнышко; затем оно начинает расти, и оказывается, что это вовсе не узор на крыльях бабочки, а красные точки платка под названием шемаг, и закутанный в него араб идет прямо на меня.

С тех пор как я напал на Эллиса в пабе «Ситти-оф-Йорк», я многое передумал. Снова и снова я читал рукопись Шеймаса. Разумеется, он не имел меня в виду — не такой уж я законченный параноик, — однако казалось, что я слышу обращенный ко мне голос. Да, он написал это не для меня, но для таких, как я. А думалось мне о том, что же я натворил тогда, в Дерби, в юности.