Франц Иннерхофер - Прекрасные деньки

Фельберталец беспрерывно курил. В воздухе стоял сивушный дух самогоноварения. Холль поспешал в школу с запиской: пусть Бедошик не попрекает прогулами. В коридоре между входом и раздевалкой двое учеников спорили о том, у кого член длиннее. К ним присоединялись другие, ребят становилось все больше. Тут вдруг появился Бедошик, протиснулся сквозь толпу, желая узнать, в чем дело. Кто-то из школьников ответил, что они выясняют, у кого длиннее кинжал. Бедошик потребовал немедленно отдать ему ножи. Тут раздался звонок. Разбирательство продолжилось в классе, битый час ученики изощрялись в словесных выдумках и увертках, покуда одному из них — с горного хутора — не надоело это занятие. Он раскрыл учителю глаза. Бедошик, которого ученики прозывали то Недошиком, то Бедопшиком, вдруг уразумел тонкости местного диалекта, мигом подскочил к одному из ребят и отвесил ему несколько звонких пощечин. Все притихли. Бедошик выбежал из класса. Отлупцованный утирался рукавом. Бедошик вернулся с директором. Директор покашлял, что-то прокричал и ушел восвояси. Явился Бруннер и завел речь о шестой заповеди. После чего весь класс строем отправился на исповедь.

Холль дожидался Лео на кладбище. Оба они чувствовали себя как раздавленные, по дороге домой не оставили в живых ни одной проползавшей рядом змеи. Эта дорога была для них окрашена кровью многочисленных драк и призывала к бессчетным акциям возмездия, многие же были им приписаны. Они ж и смеяться не могли над всем, что случилось.

В дом пришла незнакомая женщина. Хозяйка обожгла руки, и ей надо было помогать. Холль дожевывал обед и смотрел на женщину, потом переоделся и спросил у хозяйки, что там для него в программе.

— Дров натаскать.

— А потом?

— Ничего.

— Ничего?

— Ничего.

— Ничего?

— Ну разве гусиный пруд почистить.

Вроде бы не такое уж большое дело, чтобы занять вторую половину дня, но Холль уже не задавал вопросов.

"Тут что-то не так, но мне же лучше. Могу пойти в хлев помочь Прошу или на выгон податься".

Он быстро натаскал в кухню дров и так же быстро решил отмахать лопатой у пруда, что и раньше было его постоянной повинностью после очередной стычки с братьями. Таким путем мачеха пыталась улаживать споры, поначалу вполне обдуманно, потом по привычке и оттого, что больше ничего не могла придумать. Чисто автоматически, как убавляют, например, громкость репродуктора, привычно бубнила: "И вычистишь пруд, авось и в голове чище станет". Потом уже просто: "И вычистишь пруд". Именно это нежелание мало-мальски подумать и злило Холля. Он вычерпывал черную жижу и воображал себе, что поливает ею разлегшуюся нагишом на траве хозяйку, заставляя ее заново посмотреть на всю прожитую жизнь. И ему казалось, что каждым взмахом лопаты он все быстрее избавляет голову от свалявшихся в комья вопросов. Жижа лепешками так и шлепалась на траву.

И вдруг его словно осадил какой-то свист. У двери в дом стоял хозяин в надвинутой на глаза шляпе. Гусей он ни в грош не ставил. И не успел отец рта раскрыть, а Холль уже явственно слышал неминуемую пальбу вопросов, и у него чуть было не вырвалось: "Недоумок проклятый!"

— Кто тебе это разрешил?

— Она… Мать, — поправился Холль и, выйдя из воды, ступил на расползающуюся жижу, чтобы отвлечь внимание от своей оговорки. Недоумок, недоумок, недоумок. Если бы недоумок не знал, кто задал Холлю эту работу, то начал бы орать еще у дома. Теперь надо было взять себя в руки, чтобы не намудрить с ответами. На языке вертелось «да», но одновременно подмывало выкрикнуть: "Нет, нет, нет!"

— Ты что, не знаешь, кто тебе в работе указ? — снова накинулся на него отец. И снова в голове у Холля, шагнувшего навстречу отцу, столкнулись «да» и «нет», стараясь перекричать друг друга. Но он совладал с собой. Он посмотрел на отца и вновь почувствовал помертвение чувств, будто с каждым шагом у него слабеют слух и зрение, будто лицо отца застило свет всем ненавистным прошлым.

— Ты что, не знаешь, кто тебе в работе указ?! — опять заорал хозяин. У Холля чуть не подломились колени, губы дрожали. Он беспомощно заморгал. А в голове жалко билась мыслишка: "Лучше не отвечай! Он расшибет тебя о стену!" — Отвечай!

Холль смолчал и через несколько мучительных секунд с облегчением почувствовал, как отец хватает его за шиворот, а потом — как, отделяясь от отца, он влетает в сени, где стояли мачеха и чужая тетка, которые тут же ушли на кухню. Слава Богу, проскочил порог. Но если бы при входе в дом он дал вытянуть из себя ответ прямо у шершавой стены, на мощенной камнем дорожке, где сплошь углы да выступы, он сейчас обливался бы кровью. Однако попытка отбиваться от вопросов на травяном покрове лугов научила его более или менее изворачиваться даже при немыслимых допросах: надо было лишь подавлять естественную реакцию, так как хозяин не терпел, когда на его вопросы находились ответы. Ему важно было орать, но, как только Холль пытался ответить, отец сбивал его с ног.