Богумил Грабал - Прекрасные мгновения печали

Богумил Грабал

ПРЕКРАСНЫЕ МГНОВЕНИЯ ПЕЧАЛИ

Перевод с чешского Сергея Скорвида

Осенью, по субботам и воскресеньям, гремели охотничьи ружья. И когда я прибегал из школы домой, то, ослепленный сентябрьским солнцем, падал в темном коридоре, споткнувшись о груду куропаток или зайцев. Это трактирщики, которым отец составлял налоговые отчеты, отдаривались дичью. Матушка подвешивала зайцев под балками на чердаке, а куропаток в кладовой, всех головами вниз. И только после того как из заячьих носов начинала капать кровь, а из куропаток сыпаться черви, матушка снимала их и разделывала. Все мы, и особенно наши гости из городка, с нетерпением ждали пира. Матушка укладывала куропаток в большую посудину и запекала их со шпиком и разными пряностями. На огромной сковороде помещались восемь куропаток, и вечером вся наша казенная квартира вкусно пахла; даже отец ел запеченных куропаток, а это говорило о многом. Ну, и гости, конечно... хотя я и знал каждого из них, все-таки для меня они были гости. Они всегда хвалили у нас то, что и так восхваляло само себя. Они пили отличное пиво, которое и не могло быть иным, потому как приносилось прямо из подвала, но главное, что ели и пили они на дармовщинку. Я сидел и медленно жевал, а когда кто-нибудь из гостей брал очередную куропатку, я смотрел на нее, и гость всякий раз смеялся, тем громче, чем больше я был опечален. Но матушка спасала положение... с каким же удовольствием она ела! Разрезав куропатку и положив в рот первый кусок, она внезапно вскакивала, и принималась кричать, и выбегала во двор, и носилась там, и вопила, задрав голову к небу, так что гости пугались, что она проглотила косточку, но когда наставала очередь третьей куропатки и гости понимали, что это матушкина обедня за хорошую куропатку, они начинали смеяться, они подходили к окну с запеченными птицами в руках, и кусали их, и радовались точно так же, как матушка, которая тем временем, вернувшись к столу, вгрызалась в мясо, макая кусочки куропатки в соус и по-детски облизывая их. Все это она проделывала потому, что любила поесть, но главное потому, что обожала устраивать представления, причем не только на любительской сцене нашего городка, но и просто так, в повседневной жизни... она не могла обойтись без представлений! И отец хорошо это знал и внутренне вечно терзался, но, как и я, молчал, ведь все равно ничего нельзя было поделать, потому что такой уж наша матушка уродилась, а кроме того, будь матушка иной, у нас царила бы вечная скука, потому что папаша без конца читал роман "У съестной лавки", и никому не удавалось переубедить его, что тот несчастный лабазник -- вовсе не он. Глотнув пива, матушка, с кружкой в руке, отводила вторую руку назад, словно удерживая равновесие -- точь-в-точь как на рекламной картинке хорошего пива... однако этого ей было мало. Выпив половину поллитровой кружки, она вдруг вскакивала, отставляла кружку, и опять выбегала во двор, и кричала, обращаясь к небу, что ей очень нравится пиво, а потом она возвращалась домой, подсаживалась к столу и колотила по нему кулаками до тех пор, пока не опорожняла кружку. А иной раз, когда на улице шел дождь, а матушке приходились по вкусу и еда и питье, она опять же вскакивала и давала нам с отцом такого тумака в спину, как если бы мы поперхнулись костью... она, бывало, и гостей била, и все смеялись, так что пиво или еда попадали им не в то горло и матушке приходилось колошматить их по спине, чтобы кусок выскочил наконец из давящегося рта. Нынче же вечером, когда матушка положила себе третью куропатку и как раз собиралась выбежать за дверь, она внезапно застыла на пороге, прижав руку к жирным губам.

-- Винцек, откуда ты взялся? Проходи!

Вот что она воскликнула, и отец, услышав эти слова, перестал жевать и побледнел. Впервые за месяц он позволил себе кусочек мяса, но услышав, что за дверью его шурин Винцек, положил вилку и нож на тарелку -- крест-накрест, в знак того, что есть он больше не будет, что ему невмоготу. Гости сгрудились возле окна -- и я увидел такое! Под окном стояли в сумерках два белых оседланных коня, на одном сидел Винцек в желтых сапогах, бежевых штанах, красном камзоле и черной бархатной шапочке с длинным козырьком; он смеялся, скаля зубы, и салютовал зрителям в окне. Потом он наклонился, едва не свалившись с коня, и матушка подняла руку, а он галантно ее поцеловал. И тут же по-графски повел рукой, указывая на наездницу в платье, достойном графини, и в бархатной шляпке волнами и с наискосок лежащим павлиньим пером.