Владимир Колковский - В движении вечном

— Ну так, в делишках таких и без водочки… А там после пятой-шестой, глядишь, и крючок василисой покажется!

Так или иначе, но на диво странными и непонятными казались тогда эти слухи мальчишке семнадцатилетнему, провинциалу вчерашнему. Но! — уж кому-кому, а как не ему самому было убедиться, и убедиться уже на собственных кошмарах в слухах совершенно другого рода.

А говорили еще вот о чем.

Говорили, опять же на полном серьезе факультетские всезнайки, что каждый год Круглова непременно избирала из числа своих новых студентов, причем исключительно мужского пола несколько особенных экземпляров. Избирала конкретно, словно жертв очередных на заклание, избирала с целью определенной и ясной. И впоследствии к цели этой стремилась всемерно, стремилась последовательно и безжалостно, с этой целью впоследствии жертву свою только давила и гваздала, давила и гваздала.

Вот отсюда напрямик и кошмары «самоличные», потому как роль именно вот такого особого «избранника» в свой первый студенческий год выпала именно главному герою романа.

И поделом.

Пришло время по полной ответить за старое.

Вспоминая первую главу, можно весьма категорично сказать: лишь Лебединский Андрей, тот самый всезнайка-умница с залысинами в семнадцать годков да несколько девчонок, прирожденных зубрилок старательных выделялись основательно в тринадцатой группе из общей массы бывших школьных «рационалистов». Рационалистов в подходах к учебе подобно главному герою романа, также вполне успешных в школе и точно также преодолевших успешно заветный барьер. Да только недавнее поступление представляло собой нынче факт уже свершившийся, а школьное бывшее было теперь прежним и безвозвратным.

Настоящее представлялось иным совершенно.

Теперь в отличие от привычных школьных уроков ежедневный студенческий лекционный поток информации хлестал, захлестывал безудержно с лавинным неодолимым напором. Ежедневный лекционный поток информации захлестывал с головой, захлестывал до подлинного умопомрачения, и, чтобы удержаться на плаву хоть как-то в этих неудержимых, все нарастающих потоках информации, нужны были совершенно иные подходы.

Детские мечты… детские розовые мечты об великих открытиях, грезы высокие о «грандиозном», жажда собою подвинуть миры… где, где это было теперь?

Теперь и это казалось бывшим. Теперь и это казалось далеким, детским и розовым, что упорхнуло мгновенно и безвозвратно вслед за мечтой реализовавшейся, упорхнуло растаявшей радужной дымкой навсегда в небеса недоступные.

Грянуло время больших испытаний, испытаний непознанных, отодвинув на время поэтику высоких стремлений. Теперь на первый план вышла самая грубая проза, когда и впрямь не до материй тонких, когда на кону решающе значится лишь устоять на ногах, зацепиться и выжить в этой новой жизненной реальности, не захлебнуться вначале в разящих потоках на первой могучей волне.

Кем, кем он будет там, за заветным барьером среди толпы вундеркиндов, золотых медалистов и победителей всевозможных олимпиад?

Вопрос этот бередил неотступной тревогой еще совсем недавно в решающий выпускной год. Вопрос этот был очевиднейшим следствием прежнего завидного статуса в данной Свыше первичной жизненной миниячейке, статуса завидного, но! — но по меркам ячейки весьма скромной в земных сравнениях, подлинно «мини», ячейки затерянной в провинциальной, почти деревенской глуши.

И вот желанный скачок удался.

Скачок за черту поворотную, за тот самый заветный барьер. Скачок в жизненную ячейку иную, и эта нынешняя новая жизненная ячейка была даже с первого взгляда куда как приметней. А именно город-столица, престижнейший ВУЗ, где вместо обычного класса с обычным всеобщим стандартным набором предстояло соперничать в компании избранных, преодолевших жестокое тревожное сито внутреннего конкурса (еще бы, решиться: вузовский флагман республики!) и конкурса еще более серьезного вступительного. В этой новой ячейке прежнее «завидное» уже ничего не значило, прежнее здесь виделось самым обычным и заурядным.

Кем, кем он здесь будет теперь?

И вот ответ предстал.

Ответ предстал однозначно с полнейшей ясностью, ясностью обескура-живающей и до пустоты уничижительной. Куда! — куда там вундеркинды и победители, куда там медалисты золотые и серебряные плюс Лебединский Андрей да девчонки-зубрилки старательные… Равняться теперь приходилось на совершенно другую публику, равняться теперь приходилось лишь исключительно на таких же, как некогда сам, бывших школьных «рационалистов».