Сэмюэль Беккет - Мерфи

— Тебе ходить, Уайли.

— И лишить даму последнего слова! — воскликнул Уайли. — И затруднить даму поисками нового! Плаво срово, Нили!

— Ничего страшного, — сказала мисс Кунихан.

Теперь была чья угодно очередь.

— Очень хорошо, — сказал Нири. — К чему я, собственно, вел, что я хотел предложить, это вот что. Пусть наша беседа будет беспрецедентной как фактически, так и в литературе, каждый будет говорить, насколько он на это способен, чистую правду, насколько это позволяют его знания. Это-то я и имел в виду, когда сказал, что вы предвосхищаете тон моих слов, если не сами слова. Пришла пора нам троим расстаться — самое время.

— Но тон был, по-моему, горький, — сказал Уайли. — У меня определенно было такое впечатление.

— Я не думал о тоне голоса, — сказал Нири, — не столько о нем, сколько о тоне душевного настроя, о духовном подходе. Но продолжай, Уайли, милости прошу. Разве нельзя прорычать правду?

— А Кольридж-Тэйлор играл чувствами? — сказал Уайли.

— Это все равно что поливать духами конскую мочу, — сказала мисс Кунихан.

— Или стерилизовать гильотину? — сказал Уайли.

— Освещать прожектором солнце в полночь? — сказала мисс Кунихан.

— Мы смотрим на темную сторону, — сказал Нири. — Это, бесспорно, не так режет глаза.

— То, что вы предлагаете, ужасно, — сказал Уайли, — это оскорбление человеческой природы.

— Отнюдь, — сказал Нири. — Вот послушайте.

— Мне надо идти, — сказала мисс Кунихан.

Нири заговорил; скорее это было похоже на то, что нечто заговорило через него. Потому что голос его звучал безучастно, глаза были закрыты, тело неподвижно застыло в склоненной позе, точно он не сидел перед двумя грешниками, а стоял на коленях перед священником. В целом у него был великолепный вид, как на портрете Матфея, написанном Лукой, с ангелом, сидящим на его плече, как попугай.

— Почти что безумно влюбленный в мисс Кунихан всего несколько недель назад, я сейчас не питаю к ней даже неприязни. Преданный Уайли, который обманул мое доверие и дружбу, я не потружусь сейчас даже простить его. Отсутствующий Мерфи, который был средством достижения тривиального удовлетворения, долей, как он выразился бы сам, доли, сам превратился в цель, и не в какую-нибудь, а определенную, мою цель, единственную и непременную.

Поток прекратился. Какая правда обходится без крана?

— Насколько позволяют его знания, — сказал Уайли.

— Насколько он на это способен, — сказала мисс Кунихан. — По-честному — значит, по-честному.

— Мне сейчас стрелять или ты будешь? — сказал Уайли.

— Не жди ответа, — ответила мисс Кунихан.

Уайли поднялся на ноги, заложил большой палец за край жилета под мышкой, прикрыл правой свою praecordia [77] Грудобрюшная преграда, грудная клетка, грудь (лат.). и сказал:

— Названный Нири, который больше не любит мисс Кунихан и не нуждается в своем Нидле, да покончит он скоро и с Мерфи, и будет опять свободен, и, плывя по своему течению, возжаждет неодолимо обезьяну или авторессу.

— Да это «Альманах Старины Мура», — сказала мисс Кунихан, — а не еженедельник «Айриш таймс».

— Мое отношение, — сказал Уайли, — заключающееся в выслушивании, выполнении формальностей и уравнивании голосов, или скорее голоса Разума и Philautia [78] Любовь к самому себе, себялюбие ( греч .). , остается неизменным. Я продолжаю считать названного Нири быком Ио, рожденным для того, чтобы быть укушенным оводом, подарком Природы нуждающимся сутенерам; мисс Кунихан — единственной, как мне твердо известно, nubile [79] Достигшая брачного возраста, взрослая (лат.). любительницей во всех двадцати шести графствах [80] Имеется в виду Ирландия. , которая не путает своего «я» со своим телом, и одним из немногих тел — из того же болота, достойных своего отличия; Мерфи — бездельником, которого следует избегать любой ценой…

Мисс Кунихан и Нири хохотали неимоверно.

— Он так назойлив, — сказал Нири.

— Так предприимчив, — сказала мисс Кунихан, — так напорист.

— Мерзостью, — сказал Уайли, — гадом ползучим, уползающим от Закона. И все же я преследую его.

— Я тебе за это плачу, — сказал Нири.

— Это вы так полагаете, — сказала мисс Кунихан.

— Как бы там ни было, прохиндей уродует себя, чтобы жить, — сказал Уайли, — а бобр откусывает себе…

Он сел, тотчас же снова встал, вновь принял прежнюю позу и сказал:

— Одним словом, я стою там, где всегда стоял…

— С тех пор как Небо, которое вечно мочится, раскинулось вокруг тебя непросыхающей простыней, — сказал Нири.