Сэмюэль Беккет - Мерфи

Здесь они вступили, как выражалась Селия, в новую жизнь. Мерфи был склонен считать, что новая жизнь, если она вообще придет, придет позже, и вдобавок только к одному из них. Но Селия так упорно вознамерилась вести ее летосчисление с их хиджры в Ислингтон, что он согласился. Он не хотел ей больше перечить.

Безоговорочным изъяном этой новой жизни была квартирная хозяйка, маленькое, тощее, во все совавшее свой нос существо по имени мисс Кэрридж, женщина столь коварной честности, что она не только отказалась стряпать счета для мистера Куигли, но и грозилась сообщить бедному джентльмену о том, как ее искушали.

— Леди, — с горечью произнес Мерфи, — а не квартирная хозяйка. Тонкие губы и дорический таз. А мы СВ-и-НИИ.

— Тем больше причин найти работу, — сказала Селия.

Все, что происходило, было для Селии лишь еще одной причиной для того, чтобы Мерфи искал работу. В этом деле она проявляла нездоровую изобретательность. Из таких несовместимых событий, как прибытие новобранца в Пентонвилльскую тюрьму и продажа на Столичном рынке притона для укрытия краденого, она извлекала один и тот же текст. Антиномии внебрачной любви редко могли предстать в более выгодном свете. Они убедили Мерфи, что его занятость, даже с маленькой зарплатой, безоговорочно ликвидирует для его возлюбленной всю видимую вселенную, пусть на время. Ей пришлось бы заново постигать, что та означает. И не была ли она положительно слишком стара для подобного чуда преображения?

Свои дурные предчувствия он хранил про себя, пытаясь их действительно подавить, так искренне было его стремление к тому, чтобы отныне для него не существовало — или по крайней мере, елико возможно, в минимальном виде — никаких «хочу — не хочу», кроме как с ней. К тому же он наперед знал ее возражение: «Тогда не будет ничего, что отвлекало бы меня от тебя!» Совсем как у Джо Миллера [22] Джозеф (или Джосайя) Миллер (1684–1738), английский актер, под именем которого была издана «Книга шуток Джо Миллера» (1739). . В том духе, реанимация которого была бы для него невыносима. Эта шутка всегда была не ахти.

Среди бесчисленных классификаций опыта у Мерфи весьма примечательным было его деление шуток на те, что были хороши когда-то, и те, что никогда хороши не были. Что, кроме изъяна чувства юмора, могло произвести такое беспорядочное нагромождение? Вначале была игра слов. И так далее.

Селия видела две в равной степени важных причины для того, чтобы стоять на своем, что она и делала. Первой было ее желание сделать из Мерфи мужчину! Да, с июня по октябрь, включая блокаду, она уже почти пять месяцев имела дело с Мерфи, а его образ как человека, умудренного жизнью, все еще продолжал манить ее. Второй — ее нежелание возвращаться к своему занятию, что определенно будет необходимо, если Мерфи не найдет работу до того, как истают ее сбережения, накопленные за время блокады. Ее отвращало не просто само это занятие, которое она всегда находила скучным (мистер Келли ошибался, считая, что она создана для такой жизни), но также то воздействие, которое ее возвращение к нему должно было возыметь на ее отношения с Мерфи.

Обе эти линии вели к Мерфи (все вело к Мерфи), но столь различным образом: одна — от опыта в зачаточном состоянии к человеку, созданному воображением, другая — от опыта во всей его полноте к реальному человеку, — что только женщина, и притом настолько… оставшаяся нетронутой, как Селия, могла придавать им равную ценность.

В его отсутствие она проводила большую часть времени, сидя в кресле-качалке, повернувшись к свету. Света было мало, комната поглощала его, но она обращала лицо к тому, что имелся. Единственное маленькое окно конденсировало его изменения — так, полуприкрыв глаза, лучше улавливаешь более тонкие оттенки цвета, — так что в комнате никогда не было ровного освещения, но весь день — ощутимое медленное колебание, то прояснение, то сгущение темноты, прояснение на фоне сгущающейся темноты, которая была уделом света. Перистальтика света, исподволь прокладывающего путь во тьму.

Она предпочитала сидеть в кресле, погрузившись в эти легкие водовороты, покуда они не окутывали плотной оболочкой ее тревогу, а не ходить по улицам (она не могла скрыть свою походку) или бродить по рынку, где неистовое оправдание жизни как цели достижения средств проливало свет на предсказание Мерфи, что зарабатывание на жизнь сокрушит одну, или две, или все три ценности его жизни. Этот взгляд, который она всегда считала абсурдным и хотела бы продолжать так считать, терял отчасти свою абсурдность при сопоставлении Мерфи с Каледонским рынком.