Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул

— И кто же, мадам?

Эдит Бетюн поджимает губы, словно даже сейчас ей трудно произнести это имя.

— Комендант Фридрих Хенкен.

— Да, история действительно невероятная, — говорит судья. — Но, прошу прощения, какое отношение все это имеет к утрате картины?

Немного успокоившись, Эдит Бетюн продолжает:

— Элен не показала мне письма, но я знала, что она не может думать ни о чем другом. Она страшно нервничала в присутствии Орельена, хотя он после того, как забрали Софи, почти не бывал в «Красном петухе». Словно ему здесь нечем было дышать. И вот два дня спустя, когда Орельена, как обычно, не было дома, а малыши уже крепко спали, Элен позвала меня к себе в спальню. Она сидела на полу, поставив перед собой портрет Софи. «Эдит, ты должна сделать для меня одну вещь», — сказала она. Потом еще раз перечитала письмо, будто хотела удостовериться, покачала головой и что-то написала мелом на обратной стороне картины. Слегка откинувшись назад, посмотрела на написанное. Аккуратно завернула картину в одеяло и вручила мне. «Господин комендант сегодня днем будет охотиться в лесу. Я хочу, чтобы ты отдала ему это». — «Никогда», — ответила я, так как ненавидела его всей душой. Ведь именно он лишил меня матери. «Делай, как тебе говорят. Я хочу, чтобы ты отнесла это господину коменданту». — «Нет». Бояться я его давно перестала — все самое плохое, что он мог совершить, он уже совершил, — но мне было противно даже близко к нему подходить. Элен посмотрела на меня и, похоже, поняла, что я настроена решительно. Тогда она притянула меня к себе и твердо сказала: «Эдит, комендант должен получить картину. Конечно, лучше б он горел в аду, но мы обязаны исполнить… — запнулась она, — просьбу Софи». — «Вот ты и отнеси». — «Не могу. Потом весь город будет судачить. Мы не можем допустить, чтобы они опорочили мое доброе имя, как опорочили имя Софи. Кроме того, Орельен непременно догадается, что мы что-то затеваем за его спиной. А он не должен знать правды. Никто не должен знать. Ради ее и нашей безопасности. Ну что, сделаешь это для меня?» Выбора не было. И я согласилась. В тот день по сигналу Элен я взяла картину и отправилась задворками на пустошь, а оттуда — в лес. Картина оказалась тяжелой, рама впивалась мне в подмышку. Комендант был в лесу вместе с каким-то офицером. В руках они держали ружья. Заметив меня, комендант поспешно отослал офицера. Я медленно шла на дрожащих ногах между деревьев по холодной лесной подстилке. Когда я приблизилась, на лице у коменданта появилась обеспокоенность, и я злорадно подумала: «Что ж, теперь я навеки лишу тебя покоя». — «Что тебе надо?» — спросил он. Мне ужасно не хотелось отдавать ему картину. Вообще ничего не хотелось ему отдавать. Ведь он уже забрал у меня тех, кого я любила больше всего на свете. Я ненавидела этого человека всеми фибрами души. И, думаю, именно тогда мне в голову пришла блестящая идея. «Тетя Элен просила меня вам это отдать». Он принял из моих рук картину и развернул ее. Посмотрел на портрет, будто не веря своим глазам, потом перевернул. И когда увидел, что написано на обратной стороне, его лицо сразу изменилось. Оно на секунду смягчилось, а его бледно-голубые глаза увлажнились, будто он так растрогался, что даже прослезился. «Danke, — тихо сказал он. — Danke schön». Комендант перевернул портрет, чтобы посмотреть на лицо Софи, затем перечитал то, что было написано на обратной стороне. «Danke», — повторил он, то ли ей, то ли мне. Не знаю. Мне было больно видеть его счастливым. Ведь именно этот человек лишил меня всякой надежды на счастье. И я до смерти ненавидела его. Он сломал мне жизнь. Внезапно я услышала свой голос — звонкий, как колокольчик, в неподвижном воздухе. «Софи умерла, — сказала я. — Умерла уже после того, как мы получили ее указание отдать вам портрет. От испанки в лагере». Он явно не ожидал услышать такое. «Что?» Сама не знаю, откуда что взялось, но я говорила гладко и складно, абсолютно не опасаясь последствий. «Она умерла. Потому что ее забрали. Вскоре после того, как отправила нам весточку, где просила отдать вам это». — «Ты уверена? — спросил он дрогнувшим голосом. — Ведь в рапортах иногда…» — «Абсолютно уверена. Иначе не стала бы вам ничего говорить. Это секрет». Я стояла и смотрела, как он глядит на картину. На лице его было написано такое страдание, что невозможно передать словами. Но ничто не шевельнулось в моей душе. Сердце мое превратилось в камень. «Надеюсь, вам понравится картина», — бросила я на прощание и побрела через лес обратно в отель. И с тех пор, как мне кажется, я забыла, что такое страх. Господин комендант провел в нашем городе еще девять месяцев. Но ни разу не зашел в «Красный петух». А я считала это своей маленькой победой.