Николай Байтов - Думай, что говоришь

Каковой вопрос и ты, читатель, добравшийся наконец до этих строк, можешь себе задать, если захочешь, хотя я и не знаю, каким был твой путь: он мог быть прямым, поступательным, а мог представлять собой что-то вроде диалектической спирали, которая, если взглянуть на неё сверху (или снизу), будет выглядеть как плоская замкнутая кривая — так, наверное, и видит её здравомыслящее большинство, но ты-то, надеюсь, видишь там и ещё одно измерение: не физическое, а ценностное, когда проносящиеся перед тобой в круговом вихре объекты располагаются для тебя по рангам, и ты мог бы вообще не проходить никакого пути, а неподвижно сидеть, допустим, на трибуне, на определённом месте, и пусть ты не видел бы всей трассы, но тебе сообщают данные компьютера, и ты знаешь, например, что промчавшийся только что мимо тебя пилот в красной машине и в костюме (почему-то) Деда Мороза отстаёт на целый круг от лидера гонки, и вообще у него странная тактика: посмотри, как он возится с переключением скоростей, похоже, что-то не в порядке у него с коробкой, — но, может быть (странная мысль!), он просто получает удовольствие, когда даёт кому-то себя обогнать, а значит, выходит, «божественная пустота», которую репрезентировали греческие атлеты, не до отказа забита в нём интересами автомобильных фирм и рекламой: там ещё есть что-то такое — и даже много чего-то такого, — что даже трудно себе представить, почему и теряются в догадках дети, собравшиеся вкруг ёлки в детском саду и с замиранием сердца наблюдающие, как Дед Мороз развязывает мешок: что оттуда явится? — они и предвидят, и вместе с тем отказываются предвидеть, ведь всё равно это будет что-то столь же неожиданное, сколь и ожиданное, — вот почему выражение «добравшийся наконец» здесь совершенно неуместно, скорей сам текст опять добрался до того места, где ты сидишь, читатель; однако позволь заметить, что, если уж пришлось уподобить этот текст пилоту на гоночной трассе со всеми её неожиданностями и драматическими перипетиями, то тогда логично будет уподобить сноски боксам, где пилоты дозаправляются и меняют резину, а поскольку ты сейчас наблюдаешь происходящее в сноске, значит, очевидно, твоя трибуна расположена напротив пит-лэйна, и потрудись сделать дальнейший вывод: ты видишь, как много сносок? — не может же один пилот так часто дозаправляться и менять резину — значит, их много, не один я, все они разные мелькают перед тобой. Ну, а я-то сам где нахожусь в этот момент?

В косых скобках вставка при перепечатывании. Это я помню, поскольку первоначальное название этой траектории было «Самиздат », то есть, значит, было отрефлектировано кустарное её издание с помощью пишущей машинки, где у меня не было круглых скобок — только косые; а верней, не первоначальное, а предшествующее , потому что первоначальное было « Лирический пилот », — глупое и претенциозное название (хорошо, что я вовремя заметил, как вынос в заглавие огрубляет и опошляет мою изящную и столь милую мне метафору, что я не перестаю к ней возвращаться вновь и вновь и ещё долго не перестану), а после него было ещё несколько, последовательно меня не удовлетворявших. Тем не менее остаётся непонятным вот что: в первой, второй и третьей сносках явно говорится о рукописной неразборчивости текста (даже в одном месте фигурирует слово «тетрадка»), а ведь при этих сносках стоит круглая скобка, — так, значит, всё-таки не было машинописной перепечатки? или была, но первые её страницы куда-то пропали, и их пришлось восстанавливать по рукописи? — Не могу дать никакого отчётливого ответа на эти вопросы.

А кто это попробует — также неясно: см. выше замечание в круглых скобках… Кто бы он ни был, он — дурак, потому что, если мой способ выражаться прямой , то он, разумеется, может быть патетическим , однако никак не квази патетическим, потому что в этом случае он не был бы прямым .

На это указывает, например, ссылка на роман Владимира Набокова Pale fire, которым я был в то время весьма увлечён, а позже охладел, перестал им восхищаться и наконец изменил мнение о смысле этого романа на прямо противоположное, то есть пришёл к выводу, что Набоков в самом деле описывает банальность: сумасшествие своего героя-комментатора. Кроме того, в сноске 6, в самом конце, есть намёк на некие обстоятельства, связанные с изданием тома сочинений Гадамера (по-видимому, коричневого: из серии «Эстетическая мысль»), который также позволяет мне довольно точно датировать этот текст.