Николай Байтов - Думай, что говоришь

Неразборчиво: не могу разобрать свой собственный почерк; что я тут писал? да это ли я? — прошло столько лет, что уже и почерк разобрать не могу; подозреваю, однако, что здесь должны были стоять слова «надежду я питал» или «вопрос этот ставил» (м. б. «задавал»?) — допустим что-то подобное, хотя трудно понять: написание этих вариантов совсем несходно, а то, которое есть в тетрадке, трудно приложимо, хотя тяготеет в разные стороны — к любому из них.

Неразборчиво — два или три слова. Предположений никаких нет.

Неразборчиво: какими оказываются эти ошибки? — по аналогии с предыдущим пишу « несущественными » — потому что помню, что повторял дословно обороты речи, однако помню же, что и где-то модифицировал; во всяком случае, должен справедливости ради отметить, что слово «несущественными» весьма мало сходствует по написанию с тем, что здесь стоит.

Непонятно, чьего поведения, и теперь мне кажется (почему я и решил уточнить), что я имел в виду поведение обоюдное: и объектов, и пилота — ибо, хотя беглому, невнимательному взгляду может представиться, что здесь достаточно одного лишь поведения пилота, выполняющего боевую задачу и ни о чём, кроме этой задачи, не думающего, однако, если немножко задуматься, станет понятно, что объектам тоже приходится в данной ситуации как-то себя вести, а именно ещё не известно: если б у них не было имманентной склонности играть роль , то есть показывать себя пилоту в неком качестве, таком, какое делает допустимым их трактовку в контексте боевой задачи, — так вот, если б они не шли на это (а это и есть поведение), то ещё не известно, кто бы кого скорей уничтожил: быть может, пилот встретил бы свою гибель раньше, чем успел даже заметить эти объекты, не говоря уж о том, чтобы их опознать, осмыслить их намерения и вступить с ними в единоборство, а если логически продолжить эти рассуждения, то неизбежно задашься вопросом: а может быть, мы и вообще замечаем только то, что нам себя показывает? и никакие «собственные значения» нам, значит, узнать не дано? — как тут не вспомнить Шекспира: «Вся жизнь — театр, и люди в ней — актёры », но тогда уж не жизнь , а мир , всё мироздание, разыгрывающее перед нами Физический Спектакль , а потому — как тут не вспомнить, кстати, и Канта… однако дальше следует вот что: быть может, гибель настигает нас, как вышеописанного пилота, — из-за того, что лишь немногие из встречающихся нам объектов внутренне соглашаются нам себя показать, то есть принять роль в нашем спектакле, и так мы умираем безвременно , не узнав «собственных значений» бытия, потому что времени на то, чтобы узнавать эти значения, нет и не бывает.

Возможно, здесь на письме пропущено слово « зрения », и надо было бы читать на самом деле: «с точки зрения восприятия », но, с другой стороны, в таком обороте есть нечто тавтологическое, потому что ведь зрение это есть род восприятия, один из способов восприятия, однако я не помню, приходили ли мне эти соображения в голову, когда я писал, или я просто второпях пропустил слово без всякого умысла.

Что здесь имелось в виду, я теперь не очень помню, поскольку далеко не всякий художественный текст является эстетической декларацией, даже скрытой, и я никогда так не думал, мне было ясно, что только новационные (по приёмам) тексты — да и то не все — несут в себе эту декларативную составляющую, что же говорить о многих текстах укоренённых — и именно укоренённых не сознательно, с намерением, а в наивности и святой простоте, например, о таких, коих scopus состоит в дидактике, хотя тогда эстетическая убедительность для них есть лишь средство, путь к убедительности учительственной, — и всё-таки они тоже как-то хотят читателя покорить, обаять , понравиться ему, предстать перед ним в безупречно изящном виде, — вот это, вероятно, я и подразумевал, хотя не проявил и выразил очень небрежно, как мне теперь кажется. Во всяком случае, если б я ещё тогда ввёл представление о scopus’е, то есть об «основном намерении» текста — о той его функции, которую в первую очередь стараются найти и локализовать классические толкователи и комментаторы, — то мне, быть может, удалось бы более эффективно и выразительно передать свою мысль, но я не мог этого сделать, потому что Гадамера (который, как помнится, объяснил мне про scopus впервые) ещё не читал: в то время Сашин враг только собирался его переводить и готовить к изданию.