Марсель Гафуров - Территория памяти

— Что-то я тебя в последнее время не видел, ты все еще в этой сторожке живешь?

— Не-е, вытурили. Машаня пол там подпортила.

— И где ж ты теперь?..

— В «Рассвете» пристроился. Избенку там брошенную с сараюшкой купил, почти даром отдали.

«Рассвет» — товарищество у другого конца деревни.

— Так ведь «Рассвет» эвон где, а ты сюда ходишь купаться…

— Там кругом сады, Машане негде пастись, сюда ее пригоняю. Тут вон сколько лугов, и сена на зиму тут накошу. Только таскаться с косой, граблями, вилами далековато, тяжело будет.

— А ты принеси все что нужно ко мне, будешь налегке ходить, — предложил я.

Объяснил, как мой участок найти, он предложение принял, и мы стали как бы приятелями.

Стал Савва захаживать ко мне, хозяйка моя встречала его приветливо, усаживала за стол выпить чаю, а если была готова какая-нибудь еда, то и поесть, и приятельство наше крепло.

К следующему лету Машаня вымахала в здоровенную телку, породистой оказалась, костромской, должно быть, мясомолочной породы. Савва по-прежнему пригонял ее пастись на недальних от нас лугах, и я как-то спросил, не ждет ли он теленочка, не обгулялась ли Машаня.

— Да нет, — мотнул головой Савва, — где ж я ей быка найду?

— Так ведь деревенские где-то находят, поговори с ними, — посоветовал я.

Прошел еще год, и вот Савва, радостно улыбаясь, если можно назвать улыбкой гримасу на обезображенном лице, принес нам трехлитровую банку с молоком — гостинец от Машани.

Так мало-помалу вник я в подробности нескладной Саввиной жизни, сложилось у меня полное представление о ней.

Не посчастливилось Савве в самом начале жизни, с именем не посчастливилось — надо ж было родителям в наше время наречь его так! В детстве сверстники звали его, конечно же, Сявкой, дразнили, называя Саввой Морозовым, — был в нашей отечественной истории добряк фабрикант, носивший это имя и фамилию, характеризовавшийся потом в школьных учебниках в общем-то положительно, но при всей своей положительности принадлежавший к презренному в понимании тогдашней ребятни классу эксплуататоров-капиталистов.

Но так ли сяк ли дожил Савва до призывного возраста. В армии ему не повезло по-крупному, послали воевать в Афганистан. Ребятам, погибшим там, теперь хорошо, ничто их не мучает. Хуже вернувшимся домой покалеченными. Уже на исходе этой неправедной войны БМП, в которой ехало отделение Саввы, подбили душманы. Машина загорелась, ребята выметнулись из пламени, но тут же угодили под пулеметный огонь, возможности сбросить с себя тлеющую одежду не было. Савве в ногу угодила душманская пуля, раздробила кость.

Его сумели вытащить из-под огня, из полевого госпиталя переправили в Ташкент. Врачи спасли ему жизнь. Когда его, покантовав с год по госпиталям, поставили на ноги, он посмотрел в зеркало и застыл в ужасе. Ожоги на теле скрывала одежда, а лицо не скроешь. Он не мог даже зажмуриться, чтобы не видеть себя, один глаз, лишенный ресниц, с обгоревшими веками, не закрывался, а щека под ним напоминала бифштекс с кровью.

Шел Савве двадцатый год. В этом возрасте все, можно сказать, разговоры парней сводятся к отношениям с девушками, все планы и мечты связаны с ними, будущее немыслимо без них, без семьи. А какая, скажите, девушка, взглянув на его лицо, не отведет в испуге взгляд? Он, конечно, может полюбить, но стать любимым не сможет никогда…

После выписки из госпиталя Савва в родное село не вернулся, не мог представить себе, как он, по натуре застенчивый, будет жить среди людей, и прежде нередко смотревших на него с усмешкой. Теперь они, глядя на него, смеяться, пожалуй, не будут, зато будут травить душу унизительной жалостью, это уж точно. Поехал в Уфу к старшей сестре, Капитолине, Капе, попросился пожить, пока не устроится как-то иначе, у нее.

Капа с мужем, Николаем, и сынишкой обитали в халупе, прилепленной к крутосклону наподобие горской сакли. Таких халуп на окраинах Уфы в былые годы, когда беспаспортный деревенский народ стремился перебраться в города, понастроили немало. Со временем городские власти начали сносить их, переселяя обитателей нахаловок в более или менее благоустроенное жилье, но халупа Николая и Капы как стояла, скособочившись, так и осталась стоять на склоне глубокого оврага неподалеку от железнодорожного вокзала. Если бы сестра и зять Саввы, приехав в город из села, укоренились на одном из солидных предприятий, то и они, возможно, получили бы приличную квартиру, но Капа, покрутившись продавщицей от потребсоюза на Центральном рынке, бросила работу в связи с рождением сына, а легкомысленный и любивший выпить Николай нигде долго не задерживался, то носильщиком на вокзале устраивался, то грузчиком при магазине, то есть там, где квартира ему не светила.