Марсель Гафуров - Территория памяти

— Но ведь в народе говорят: от работы кони дохнут…

— Глупая поговорка! Не верю я ей… С другой стороны, черт знает, что нас завтра ждет. Случись опять какая-нибудь заваруха — с голоду не помрем. Как ни странно, мне еще пожить охота, посмотреть, что дальше будет.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал я.

— Будем, — согласился Венка.

Впервые я увидел Савву зимой, кажется в январе. Жил я тогда на своем садовом участке возле деревни Дудкино круглый год, надеясь поправить подорванное инфарктом здоровье в стороне от городской суеты, загазованности и стрессов. Бреду однажды по занесенной снегом тропке, возвращаюсь к себе из деревни с банкой молока и вижу: какой-то человек, похоже, горбатый, неподалеку от наших садовых ворот распиливает ножовкой жердину, оторванную от ограды, которой кто-то из садоводов прошлой весной обнес на пустыре сотки две земли под картошку.

Появление незнакомого человека близ наших владений не могло не насторожить меня. Балуются в садах, особенно зимой, пацаны из города и бомжи, взламывают двери садовых строений, и мало им оставленного там скарба — по присущей детям Адамовым склонности к вандализму непременно все переломают, перебьют, изгадят. Поэтому я остановился, окликнул горбуна, стоявшего спиной ко мне:

— Эй, приятель, что ж ты делаешь?! Кто-то старался, огораживал, а ты ломаешь!

Он обернулся, и мне стало не по себе: лицо у него было ужасное. Ну, одна сторона лица вроде нормальная, разве лишь чересчур бледная, изможденная, а на другой под круглым, как у совы, глазом — багровое пятно во всю щеку. Такие лица я видел в детстве, когда возвращались домой с фронта танкисты, обгоревшие в подбитых врагом танках.

— Мне растопка нужна, дрова у меня сырые, — сказал этот человек невозмутимо и добавил: — Весной принесу жердину, привяжу тут… — Голос у него был глухой, надтреснутый.

— Кто ты, откуда взялся? — спросил я растерянно.

— Меня Саввой звать, живу с Машаней вон в той избе, председатель разрешил, — ответил он, указав на сторожку соседнего с нашим товарищества «Дубки».

В свое время этой сторожкой пользовался охранник Гриша, дудкинский житель, умерший, отравившись паленой водкой, затем — его жена Васена, пока не свалил ее инсульт, затем их сын Костя. После того, как Косте дали квартиру в городе и он переселился туда, сторожка пустовала, руководству «Дубков» не удавалось подобрать подходящего охранника. Но, видать, подобрали все же, то-то я замечал, что из трубы сторожки вьется дымок.

— Сторожем, что ли, тебя наняли? — продолжил я допрос.

— Нет, просто пожить тут попросился.

— А Машаня — это кто? Жена твоя?

— Нет, теленок. Телочка…

— Гм… Ты уж, Савва, не озоруй тут, а то садоводы озлятся, наживешь неприятности, — предупредил я и пошел своей дорогой, а Савва снова принялся ширкать ножовкой.

Той зимой еще несколько раз мимоходом видел я Савву возле сторожки, но не заговаривал с ним, только от нашего охранника, Сани, услышал, что заглянул он к этому странному человеку. Неприхотлив Саня в житье-бытье, но и он поразился, увидев, в каких условиях обитает приблудный бомж. Спит Савва, рассказывал наш охранник, в одном углу на куче тряпья, в другом — теленок; там он, теленок, и мочится, пол уже подопрел, ладно еще печку можно топить, она вытягивает из избы вонь. Чем Савва питается? Получает, оказывается, пенсию по инвалидности, ходит изредка в город за продуктами. Там у него сестра старшая живет, но он к ней заходит не часто, зять его не любит, и Савва отвечает ему тем же…

А весной прошел слух, что какой-то калека каждый день купается в Уфимке, хотя по ней еще плывут льдины. Вот сумасшедший!..

Уже летом, идя с удочкой вдоль по берегу, я набрел на Савву, купавшегося поодаль от людских глаз, в укромном месте, прикрытом зарослями ивняка. Заметив меня, он торопливо выбрался из воды, натянул брюки, и опять мне стало не по себе, когда я увидел его обнаженное тело. На руках, на груди багровели страшные следы от ожогов, ямки на правой ноге наводили на мысль о сквозной ране, причиненной то ли осколком, то ли пулей.

— Привет, Савва! — сказал я, стараясь не выдать голосом свое смущение. — Я слышал, ты в любую погоду купаешься. Не боишься простуды?

— А что ее бояться? Потому и не простужаюсь, не болею, что купаюсь. Только вот рана в ноге покоя не дает.

— Извини мое любопытство, где это тебя так разделали?

— В Афгане…

— М-да…

Помолчали. Мне захотелось продолжить разговор, спросил: