Хуан Онетти - Избранное

— Иногда что-то удается, иногда нет, — помню, сказал я. — Не уходи, видишь, какой ливень. Можешь вообще остаться у меня на какое-то время или навсегда, как захочешь.

Хулиан откинулся на спинку кресла и усмехнулся, не поднимая взгляда.

— Ливень… Навсегда… Как захочешь… — Он подошел и коснулся моей руки. — Извини. Но могут быть неприятности, без неприятностей никогда не обходится…

И Хулиан ушел. Он появился, чтобы оставить мне это воспоминание — мягкие аккуратные усы, весь его добродушный облик, все, что ушло в небытие, но так быстро, мгновенно воскресает в биении моей крови.

Артуро говорил что-то о мошенничестве со ставками на скачках. Взглянув на часы, он попросил бармена налить ему еще один бокал, последний.

— Только побольше джина, пожалуйста, — сказал он.

В этот момент, абсолютно не слушая Артуро, я вдруг с удивлением почувствовал, что в моем сознании образ умершего брата соединился с образом той девушки на велосипеде. Я не хотел больше думать ни о детстве, ни о пассивной доброте Хулиана; перед моими глазами застыла лишь его жалкая улыбка, его виноватые жесты в час нашей последней встречи. Если бы можно было определить то, что произошло между нами, то, чему я позволил произойти, когда Хулиан, вымокший до нитки, пришел, чтобы по-своему, на свой лад попрощаться со мной!

Я ничего не знал о той девушке с велосипедом. И совершенно внезапно, пока Артуро рассуждал об Эвер Пердомо, о недостаточном использовании правительством возможностей туризма и прочем, я вдруг ощутил, как к горлу подступила волна забытого, неоправданного и почти всегда иллюзорного чувства — благоговения. Я отчетливо понял, что люблю эту девушку и хочу защитить ее. Хотя и не знал от кого и зачем. И все же я страстно желал оградить ее от любой опасности, даже от нее самой. Я почувствовал в ней тогда какую-то неуверенность и в то же время вызов; я видел ее обращенное к солнцу лицо — гордое, замкнутое лицо несчастья. Подобные переживания могут длиться достаточно долго, за них всегда приходится платить — иногда очень скоро и слишком дорого. Мой брат уже заплатил за чрезмерное свое простодушие. Что касается этой девушки, которую я, быть может, никогда больше не увижу, тут придется платить иные долги. Но оба они, совсем непохожими путями, двигались в одном направлении — к смерти, к познанию конечного опыта. Хулиан — по ту сторону бытия, она же, девушка с велосипедом, стремилась к этому всем существом и как можно быстрее.

— Однако, — проговорил меж тем Артуро, — сколько человеку ни доказывай, что все результаты в скачках предопределены, он все пытается играть по-своему. Смотри-ка, мне в дорогу, а тут вроде и дождь собирается.

— Да, действительно, — ответил я машинально, и мы прошли в зал ресторана.

Ее я увидел сразу.

Она сидела у окна, вдыхая грозовой воздух наступающей ночи; ветер чуть шевелил ее густые темные волосы, падавшие на глаза, я различил даже тогда — в невыносимо ярком свете люстр — мелкие веснушки на носу и на щеках; рассеянный взгляд детских прозрачно-светлых глаз скользил то по черноте ночного неба, то по губам сидевших за столом; тонкие, но сильные руки были обнажены, поэтому ее желтое платье могло сойти за вечернее; она положила ладони на плечи, как бы защищая их.

Рядом с ней пожилой мужчина беседовал с молодой женщиной, сидевшей напротив. Видна была ее белая пухлая спина; дикая роза, приколотая сбоку, над ухом, украшала ее прическу. Когда она двигалась, маленький белый круг цветка то накладывался на спокойный профиль девушки, то снова открывал его. Смеясь, женщина запрокидывала голову, оголенная спина ее поблескивала; а профиль девушки одиноко вырисовывался на фоне ночного неба.

Глядя на нее и отвечая что-то Артуро, я старался разгадать, откуда в ней это ощущение тайны, чего-то необычного. Мне захотелось навсегда остаться рядом с девушкой, охранять ее. Не допив кофе, она закурила: взгляд ее коснулся теперь медленно произносивших что-то губ пожилого мужчины. Вдруг она посмотрела на меня, как тогда, на тропинке, взгляд ее — спокойный и открытый — выдавал привычку встречать или предполагать безразличие. С необъяснимым отчаянием я выдержал этот взгляд, потом отвел глаза от линии ее головы, прекрасной, благородной, как бы убегая от неподвластной разгадке тайны, чтобы раствориться в ночной стихии, впитать всю силу небес и излить ее, принеся в дар лицу этой девушки, взиравшей на меня так спокойно и невозмутимо. Лицу ее, нежному, бледному, веснушчатому, которое помимо ее воли и желания струилось юной чистотой перед моим лицом — усталым лицом пожилого мужчины.