Хуан Онетти - Избранное

— Когда развесила белье, начались боли, и я пошла в дом — полежать на кровати, выждать. Но схватки еще меня не отпустили, как я позабыла о них, потому что вдруг пришла мне в голову одна мысль — ну, будто внутри кто-то громко сказал. Соскочила я с постели и давай искать в шкафу. Там уже и белья-то почти не осталось, только пачки газетных вырезок — это он их хранил, потому что там говорится про верфь и про судебное дело. Нашла стеклянный кувшин, в который мы обычно клали деньги на всякий случай. Горлышко у него очень узкое и отверстие очень маленькое. Деньги просто так не вытащишь, и мы решили, что, как родится ребенок, кто-то из нас двоих просто разобьет его. Стала я ковырять там вязальной спицей, но он, прежде чем уйти, сделал то же самое. Я даже представления не имею, сколько у нас там было накоплено. Тогда-то я поняла, что он ушел насовсем. Плакать мне не хотелось, не чувствовала я ни злости, ни печали — только удивление. Я вам уже сказала — когда я смотрела, как он идет, он показался мне очень помолодевшим. Потом я подумала, что в этот момент он был гораздо моложе, чем тогда, когда я с ним познакомилась. Шагает себе молоденький Гальвес, только из армии, по дороге меж крапивы, да стебли ее раздвигает. Нет, он не вернется, он теперь другой стал, ему уже нет дела ни до меня, ни до вас. А что он думает теперь делать? Так он ведь ничего не может сделать, придется ему ждать, чтобы я дала ему разрешение уйти.

Она улыбнулась, словно все, что она рассказала, и это разрешение было всего лишь шуткой, забавной историей, придуманной тут же, на ходу, чтобы удержать Ларсена и пококетничать с ним.

— Так вот какие дела, — сказал Ларсен. — Что ж, должен вам сказать: то, что сделал Гальвес, — это конец для нас всех. И взбрело же ему выкинуть такую глупость, когда все должно было наладиться. Очень прискорбно, сеньора, для всех прискорбно.

Но она, равнодушно и как бы не слыша его, глядела с надменностью на квадрат светлого ночного неба в окне.

«Может быть, он не поехал в Санта-Марию. Если он забрал деньги, я, возможно, застану его пьяным в „Компашке“. Пойду туда, уговорю его». Но даже теперь Ларсен не испытывал ни возмущения, ни интереса. Итак, оба молчали, было тихо, Ларсен маленькими глотками попивал из жестяной кружки и исподтишка смотрел на женщину; а у нее лицо теперь было насмешливое и изумленное, точно она вспоминала недавний нелепый сон. Так сидели они довольно долго, озябшие, бесконечно друг от друга далекие. Вдруг ее проняла дрожь, и она застучала зубами.

— Теперь можете уходить, — сказала она, все еще глядя в окно. — Я вас не выгоняю, но оставаться вам незачем.

Ларсен подождал, пока она поднялась. Тогда и он встал, положил шляпу на стол. Приближаясь к женщине, он смотрел на огромную выпуклость под пальто, на растянутые петли, на английскую булавку у ворота. Ему не хотелось это делать, он не мог понять, что толкало его, что заменило желание. Он посмотрел на желтое лоснящееся лицо, на бесстрашные глаза, в которых уже читал себе приговор. Осторожно прижав свой живот к животу женщины, он поцеловал ее, слегка обнимая за плечи и ощущая кончиками пальцев шероховатую ткань. Она не сопротивлялась, приоткрыла рот, стояла неподвижно и тяжело дышала, пока Ларсен держал ее в объятии. Потом попятилась до края стола и, медленно, театрально подняв руку, хлопнула Ларсена по щеке и по уху. Эта пощечина доставила ему больше счастья, чем поцелуй, вселила больше сил для надежды и спасенья.

— Сеньора, — прошептал он, и они поглядели друг на друга — утомленные, слегка развеселившиеся, с огоньком тлеющей ненависти, будто и взаправду мужчина и женщина.

— Уходите, — сказала она. Засунув руки в карманы пальто, она стояла спокойная, сонная, в уголках рта было выражение кротости и удовлетворения.

Ларсен взял шляпу и, стараясь не шуметь, направился к двери.

— Вы и я… — начала она.

И Ларсен услышал ее ласковый, неспешный, ленивый смех. Он подождал, пока стало тихо, и обернулся — не для того, чтобы на нее посмотреть, но чтобы показать ей свое тоскующее лицо, мину, взывавшую не о понимании, но об уважении.

— Было и для нас время, когда мы могли бы встретиться друг с другом, — сказал он. — И конечно, как вы сами говорили, оно уже в прошлом.

— Уходите, — повторила женщина.

Прежде чем спуститься по трем ступенькам и выйти к лунному свету и к более спокойному одиночеству, Ларсен пробормотал, как бы оправдываясь:

— Это со всеми бывает.

Ни в тот вечер, ни в несколько следующих вечеров Ларсен не мог отыскать Гальвеса. Выяснилось, что никакого заявления в суд Санта-Марии он не сделал. Ни в домик, ни на верфь он не возвратился. В большом студеном зале Ларсена встречал только Кунц, который односложно и апатично отвечал да потягивал мате, небрежно разглаживая старые синьки с чертежами зданий и механизмов, которые никогда не были построены, или перекладывая в альбоме марки.