Константин Кропоткин - Призвание - маленькое приключение Майки

В проходной «Детского мира» и столик имелся, и вешалка, и стулья. Правда, использовались эти предметы по-другому. На вешалке вместо пальто и плащей висела большая клетка с веселыми канарейками, на столике высилась печатная машинка, а стул запирал одну из двух дверей, расположенных друг против друга — его ножка была просунута в дверную ручку.

— У стенки встань, — распорядилась Савонаролова. — Жди.

Сама она уселась прямо на пол перед журнальным столиком, подложив для мягкости подушку в цветастой наволочке.

— Для осанки полезно, — объяснила она и принялась колотить по клавишам печатной машинки.

Канарейки запели, запрыгали. Майка замаялась у стены.

Вот, мимо пронеслась Лизочка со своей записной книжечкой. Она глянула на Майку и, узнав, тут же потеряла к ней интерес. Протопотали Задирики, не забыв отвесить девочке церемонные поклоны. Уставившись себе под ноги, прошаркал какой-то старик с тросточкой. Пробежал фотограф Варкуша… Возле директорского кабинета все время что-то происходило. Одни входили, другие выходили, третьи не решались зайти, мялись рядом с дверью и с жалкой улыбкой исчезали. Одна только Савонаролова, как ни в чем ни бывало, изо всех сил била по клавишам старомодной машинки, рылась в сумке, мазала губы оранжевой помадой, пришивала к тюбетейке отпавшие бисеринки, а затем, вернув убор на голову, долго любовалась собой в карманное зеркальце.

Для нее эта суета была привычной. Ей было не одиноко в толчее.

Савонаролова оставалась собой и на вопросы отвечала лишь тогда, когда их говорили вслух, а не думали изо всех сил.

Майка страдала. Как часто бывало с девочкой в серьезные моменты, она хотела в туалет, но спросить стеснялась и теперь с ужасом думала, что же произойдет, если Директор Пан вызовет ее прямо сейчас.

— Чего жмешься? Иди. Тут недалеко. Как выйдешь, слева от лестницы. На двери буква «М», — произнесла наконец Савонаролова, не глядя на Майку.

Та покраснела. Несмотря на десятилетний возраст, она все никак не могла свыкнуться с этой мыслью: все знают, что девочки тоже хотят в туалет.

— А почему «М»? — спросила Майка, заподозрив злую шутку.

— Потому что «Мадамский». «Жентельменский» этажом ниже…

— А на букву «Д» нет? — спросила Майка, думая чудесное слово «Дама».

— «Детский»? — на свой лад поняла толстушка. — А зачем?

Девочка стала собираться с духом — ей не очень хотелось посещать туалет с мужской буквой. Савонаролова решительно встала, едва не обрушив со стола на пол печатную машинку, и громогласно изрекла:

— Чего ты? Все свои. Пойдем, покажу.

Они помчались в указанном направлении.

Чем ближе была туалетная комната, тем веселей делалась блондинка в тюбетейке. Она даже запела от радости.

Это был марш:

Мелькнула дверная «М», женщина осталась возле белоснежных раковин, а девочка поспешила вглубь беломраморного помещения. «Без кого она, немогучая?» — в маршевом темпе спросила себя Майка, но ответа не нашла. В песнях все ответы бывают в конце, а допеть Савонаролова не успела.

— Ну, а теперь давай посекретничаем, — предложила розовая блондинка, когда Майка уже умывала руки и разглядывала себя в зеркале.

В тот момент девочка подсчитывала, сколько лет ей надо будет расти и кушать, чтобы распухнуть до такой красоты, как у Савонароловой.

— Давайте, — вежливо отозвалась она.

— Ты ему кто, дитятко?

— Кому ему?

— Никишке-худоплету, кому ж еще, — секретарша подмигнула.

— Не знаю, — Майка растерялась. Она уже знала, что «Никишкой» кличут ученого чудака. — Никто, наверное.

— Хорош врать, не таись, сообщи по-нашенски. По-девичьи, — блондинка придвинулась к Майке своим розовым костюмом. — Как он тебя зовет? Корюшка?

— Корявка, — поправила Майка. — А еще «О-разлюбезная-дщерь».

— Ну, ты подумай! — от восторга Савонаролова едва не взвизгнула. — А сам из себя приличный на вид! Воды будто не замутит. Ну-ка, на свет встань, — распорядилась она и, подтолкнув Майку к окну, оглядела девочку так и эдак. — Глаз вроде не его. А нос похож. У него кажись покрупнее, он же мужик. Надо же! Вот сначала глянешь, и не заметишь, а теперь, вона, проступает подобие и тождество…

Савонаролова радовалась: глаза горели, тесный наряд содрогался, а кудряшки тряслись.