Григорий Канович - Слезы и молитвы дураков

Сторож встрепенулся, открыл глаза, снова зажмурился.

— Проснись, дед. Разговор есть.

Рахмиэл поднял гнойные веки, уставился спросонок на урядника и тихо сказал:

— Пощадите!

Нестерович стоял и вертел в руке масленок.

— Виноват, виноват, — выпалил Рахмиэл. — Больше я никогда… никому… ни на одну ночь не отдам колотушку… никогда.

— Что ты, дед, мелешь? — притворился равнодушным Ардальон Игнатьич.

Рахмиэл очнулся от сна и страха и понял: урядник ни о чем не знает.

Но Нестерович был стреляный воробей. Он сразу что-то учуял в его бессвязных словах и бойко пустился по следу.

— Сон мне приснился, — промямлил Рахмиэл.

— Не виляй, дед!

Ардальон Игнатьич и не думал упускать добычу.

— Приснился, — пытался спастись враньем ночной сторож. Но как он ни тщился, не мог придумать не только сна, но и жалкого его обрывка. Столько снов снилось ему на веку, а вот сейчас, когда позарез нужен хотя бы какой-нибудь самый пустяковый, самый нелепый, все улетучилось у него из головы. Господи, взмолился про себя Рахмиэл, подскажи мне хоть один сон. Но господь не пришел ему на помощь. И тогда Рахмиэл сказал:

— Мне приснился господь.

— Это ты ему отдал колотушку?

— Ему, — отчаянно произнес Рахмиэл. — Ты, говорит, болен, дай я за тебя постучу… я и дал… Богу ни в чем нельзя отказывать.

— Складно врешь. А ну выкладывай, дед, начистоту. Некогда мне с тобой лясы точить. Кому ты отдал колотушку?

Рахмиэл молчал, и молчание впервые не спасало его, а еще больше губило.

— Кому? — повторил свой вопрос урядник. — Ты терпенье мое зря не испытывай. За правду тебя никто не накажет, ручаюсь. А за вранье… за вранье, дед, поплатишься, еще как поплатишься… Каленым железом признание вырву!

— Арону отдал, — пробормотал Рахмиэл. — То есть, не Арону… Он только назвался Ароном…

— Только назвался? Кто же он, дед, на самом деле?

— Не знаю… Пришел, попросил напиться… Воды, говорю, не жалко, пей… Потом нога у меня разболелась… судорогой свело…

— Ты про ногу погоди, — остановил его урядник. — Давай по порядку. Попросил напиться… А дальше?

— Поел… и исчез… Думал, не вернется… а он к ночи снова объявился… то есть не к ночи… к вечеру… пошел к Спиваку… в долг взял гвозди… залез на крышу…

— А что на крыше делал?

— Сперва гвозди вбивал… потом замахал руками.

— Зачем?

— Взлететь хотел.

— Куда?

— А куда взлетают? К господу, видно. Когда плохо, каждому хочется взлететь. И мне сейчас, господин урядник, хочется, очень даже хочется.

— Ответишь на мои вопросы и взлетай, — осклабился Ардальон Игнатьич.

— Да я вроде бы на все ответил.

— А колотушка зачем ему понадобилась?

— Я же вам говорил: ногу у меня судорогой свело… Вот он и вызвался постучать… я поначалу отказывался… не соглашался… потом уступил… А что — что-нибудь украли?

— Ничего не украли.

— Ну и слава богу.

— Вице-губернатора чуть не убили, — сказал Нестерович.

— У нас? Вице-губернатора?

— Не у нас… В Вильно… По всему краю розыск объявлен… злоумышленника ищут…

— Господин урядник, я виноват… но тот… в ермолке с булавкой… не злоумышленник…

— В ермолке с булавкой?

— Да.

Нестерович вспомнил рассказ прыщавого Семена.

— Он скорей похож на сумасшедшего.

— Какой же нормальный станет в вице-губернатора стрелять? Только сумасшедший, — заметил Ардальон Игнатьич. — А где он сейчас?

— Откуда я знаю? Шатается где-нибудь по округе.

— Он тебе ничего не говорил?

— Про что?

— Куда пойдет, с кем встретится.

— Не помню.

— А ты, дед, вспомни!

— В лес, говорил, пойдет.

— Зачем?

— К лесорубам. Бог, говорит, сердится на них. Скоро, говорит, ни одного дерева не останется, земля превратится в пустыню, и люди будут топить печи людьми… Убирался бы он подобру-поздорову.

Но у Ардальона Игнатьича были на сей счет другие соображения.

— Вот что, дед, — сказал он. — Ежели тот… с булавкой. появится, ты ему о моем приходе ни слова… не то я с тебя шкуру спущу… Понял?

— Понял, господин урядник.

И Нестерович зашагал со двора.

Но сразу на лесосеку Ардальон Игнатьич не пошел, хотя его страх как тянуло в чащу, где Лукерья Пантелеймоновна промышляла вместе с дочерью и сыном.

Урядник решил наведаться в москательно-скобяную лавку и учинить дознание Спиваку.

— Добрый день, господин урядник, — залебезил перед ним Нафтали. — Чем могу служить?

— Да я так зашел… чувства свои высказать, — начал издалека Ардальон Игнатьич. — Хава нам с Лукерьей, почитай, как родня была.