Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

— Генри, о любви на уроках не говорят, — отозвалась мама. — Другие органы переберут, а сердце вечно упускают.

— Ну и ладно, — буркнул я, только от мамы так легко не отделаешься.

— Есть еще один момент, о котором, скорее всего, не сказал учитель, хотя гормоны, может, и упомянул. Да, я почти уверена, что он это упустил.

Я стиснул зубы, приготовившись к шквалу жутких слов: сперма, эякуляция, эрекция, лобковые волосы, ночные поллюции, онанизм.

— Это страсть, — произнесла мама. — О ней постоянно умалчивают. Будто секс связан лишь с физиологией, секрецией и размножением. Про то, что при сексе чувствуешь, никогда не рассказывают.

— Хватит, хватит! — едва не закричал я.

Хотелось заткнуть маме рот, выскочить из-за стола, пойти косить лужайку, убирать старые листья, снег — оказаться где угодно, только не на этой кухне.

— Порой чувствуешь другой голод, — завела мама. Она убрала тарелки (к еде, как всегда, почти не притронулась) и налила себе вина. — Голод по ласке…

Она вздохнула так тяжело, что отпали последние сомнения: мама знала об этом не понаслышке.

Бывает, проснешься и целую минуту вспоминаешь, что случилось накануне. Мозг перезагружается и не сразу выдает информацию о произошедшем, иногда о хорошем, куда чаще о плохом. Вечером ты все это помнил, но на ночь мозг отключился. Именно так было наутро после ухода отца. Я открыл глаза и выглянул в окно, чувствуя: что-то стряслось, а что — сообразить не мог. Потом вдруг вспомнил.

В другой раз Джо выбрался из клетки, и целых три дня мы не знали, где он. Разбрасывали корм для хомяков по всему дому в надежде его выманить, что в конце концов и получилось. Еще так было, когда умерла бабушка, и не только из-за того, что я ее хорошо знал, а из-за того, что ее очень любила мама. Моя бедная мама осталась сиротой, то есть ей теперь было еще тоскливее. Значит, мне следовало ее обхаживать в два раза больше, играть в карты, слушать истории и так далее.

Наутро после того, как мы привезли Фрэнка из «Прайсмарта», я проснулся, забыв, что он у нас. Просто почувствовал: в доме что-то изменилось.

Первой подсказкой стал аромат кофе. Мама по утрам кофе не варит, она вообще рано не встает. По радио играла музыка. Классическая. Еще в доме что-то пекли. Булочки, как потом выяснилось.

Осенило меня через несколько секунд. В отличие от многих других пробуждений, на сей раз дурного предчувствия не возникло. Я вспомнил шелковые шарфы, слово «убийца» в сообщении дикторши. Тем не менее к мыслям о Фрэнке примешивался не страх, а скорее нервный трепет. Словно накануне я сильно устал и не смог дочитать захватывающую книгу. Или видео на самом интересном месте остановил. Хотелось вновь погрузиться в ту историю и узнать, что случилось с персонажами. Только действующими лицами этого повествования были мы сами.

Я спускался по лестнице и гадал, сидит ли мама до сих пор на стуле, связанная своими же шелковыми шарфами. Стул пустовал. У плиты возился Фрэнк. Видно, он смастерил себе шину, потому как передвигался, хотя и хромал.

— За яйцами бы съездил, но, кажется, в «Севен-илевене» [12] «Севен-илевен» — сеть однотипных продовольственных магазинов, работающих круглосуточно. мне сейчас лучше не показываться, — сказал Фрэнк и кивнул на свежую газету.

Наверняка у дороги подобрал, сразу за нашими воротами, — туда рано утром их бросает разносчик. Рядом с передовицей, посвященной сильной жаре в праздничные дни, красовалась фотография человека, на вид знакомого и в то же время нет. Фотография Фрэнка.

У человека на странице газеты был тяжелый взгляд и цифры на груди, у человека на нашей кухне — тряпка за поясом, а в руке прихватка.

— Яичница к этим булочкам — самое то, — проговорил Фрэнк.

— Мы редко покупаем скоропортящееся, — сказал я. — Все больше консервы и заморозку.

— На заднем дворе у вас достаточно места, можно кур завести, — заявил Фрэнк. — Три-четыре красных род-айланда, и яичница на завтрак обеспечена. Свежеснесенное яйцо магазинным не чета — желтки золотые, упругие, как титьки танцовщицы из Лас-Вегаса. Да и цыплята — тварюшки занятные.

Фрэнк сказал, что вырос на ферме. Он и нам поможет хозяйство завести, объяснит что и как. Фрэнк говорил, а я смотрел на газету, хотя понимал: если смотреть слишком заинтересованно, он обидится.

— Где мама? — спросил я и вдруг забеспокоился.

Садистом Фрэнк не казался, но я неожиданно представил ее в подвале, прикованную к мазутной горелке, с шелковым шарфом уже не на запястьях, а во рту, чтобы не кричала. Или мама могла оказаться в багажнике нашего автомобиля. Или в реке.