Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

Спустя четыре года после великого наводнения, где-то в середине правления Йотама, Хирам наконец оставил свой дом и дело в Клаггасдорфе и вместе с женой и детьми переселился к брату. И так как Коб всегда был его любимым учеником, взял его с собой — можно сказать, большая удача для молодого парня. У брата Хирама была небольшая ферма в Гмуте, не только изолированном, но и относительно мирном уголке страны. Двум семьям удавалось кое-как сводить концы с концами, хотя жили они скудно, трудно и в постоянном страхе, что опасности, от которых они бежали, могут настичь их и здесь, но на лучшую жизнь в такие времена рассчитывать не приходилось. Коб изо всех сил помогал: ходил за скотом, работал в поле, собирал хворост или грибы и орехи в ближайшем лесу, ставил силки для птиц и мелкой дичи. Временами, так считал Коб, ни семья Хирама, ни семья брата не смогли бы выжить без его помощи.

В Гмуте семьи потеряли трех малышей, там же умерла жена брата. Зато остальные выжили — немалое достижение по тем временам. Когда Амару Йотаму пришел конец и трон унаследовал внук Тибниса, семьи вернулись в Клаггасдорф. Там Хирам снова открыл свою мастерскую. А через несколько лет Коб женился и увез жену в родной Нидеринг.

Сколько таких Санни прошло перед ним в годы Напастей. Иными словами, сколько невинных людей, как богобоязненных, так и христоверов, пострадали, но Коб закрывал глаза, замыкал слух, чтобы выжить.

Выжить, но в конце жизни стать беспомощным, почти спятившим стариком, неспособным поднять руку, чтобы взять книгу или чашку, не помнящим, что делал вчера, и мучимым страшными воспоминаниями семидесятилетней давности. Однако никаких иллюзий у него не было, и манией величия он не страдал, поэтому понимал: веди он себя тогда в Клаггасдорфе мужественно, используй данный ему шанс рассказать правду о Санни, история в той части мира, где он обитал, не пошла бы иначе. Ну нет. Дожди, голод, стужа, чума, войны, правление Амара, со зверствами его и его прихвостней, — никто в Клаггасдорфе, и меньше всего Коб, не смог бы предотвратить ход этих событий.

И дай он самые лучшие показания в пользу Санни, никакого влияния на ее судьбу они бы не имели. Никто бы не освободил ее на основании свидетельства Коба. Приговор был вынесен до начала суда, и ее в любом случае признали бы виновной. Судьба ее была решена заранее. «Пресеки жизнь ведьмы» — так гласит закон. Люди на улице жаждали зрелищ (жаждали зрелищ и те, что сидели в зале суда): им ли не опознать колдунью. Вот они ее и опознали.

И так всегда.

В более мирные времена Коб рассказывал ловко обработанные, но в общем правдивые истории из жизни своего бывшего друга Малахи. Потом перестал рассказывать, в основном потому, что все меньше оставалось тех, кто слышал о Малахи.

Та же участь постигла и хозяина Малахи, ужасного Амара Йотама, правителя Двуречья. И его слава прошла. Он был забыт, как забыты и беды, которые он принес людям.

О Малахи забыли почти сразу после бесславной смерти Йотама. (Тело его нашли на улице, его зарезали, причем зарезал не один из его прихвостней или политических противников и не исступленный христовер, а обманутый муж, — так и кончил свои дни правитель Двуречья. Тело завернули в ковер и тайно вывезли его приближенные в надежде скрыть его смерть, пока они не решат, кто станет его наследником.) Одни говорили, что Малахи собрал армию полоумных оборванцев и повел ее куда-то на юг, к морю, где они наняли лодки и плыли в Святую Землю. Другие, что он, совсем один, ушел на восток — хотел обратиться в муселма. Третьи, что после смерти обожаемого им Амара он счел за благо уединиться в далекой деревне, где его никто не знал, и стал жить отшельником. Разумеется, нашлись и те, которые утверждали, что подлым христоверам наконец удалось отомстить ему, потому что Амар погиб и больше некому его защищать. (Яд, кинжал, колдовство… — каких только предположений не строили.) Но дух его — твердили все — жив и будет жив вечно.

Но была одна жизнь, которая была бы совсем другой, осмелься Коб свидетельствовать в пользу Санни, и это была его жизнь.

Так говорил себе Коб на пороге смерти, когда его жизнь шла к концу. Он даже не поленился записать эту мысль на одном из листков, на которые заносил беспорядочные мысли, словно утверждая их подлинность.

Но то, что он записал, его расстроило. Он долго всматривался в написанное. Затем старательно присовокупил: «Если бы я дал показания в пользу Санни, ее жизнь тоже была бы другой, хотя бы в тот короткий отрезок времени. Она бы знала, что ее не предали. Могу ли я судить, насколько это было важно для нее?»