Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

Нет, я не знаю, правда это или нет. Я никогда об этом не думал.

Дети слушали его, на их лицах при этом никаких чувств не отражалось.

В конце жизни, ради надежд и обещаний которой он стольким поступился, Коб много бы дал, чтобы не говорить того, что тогда сказал, чтобы забыть о своих малодушных высказываниях, чтобы избавиться от этой парочки, слушавшей его ответы; он уверяет себя, что их не было там, куда перенесли их его воспоминания. Их вообще нигде не было, они не существуют, никогда не родились на свет. (Кто тому виной? Не он не он один!) Пробираясь через сумрачные камеры и коридоры памяти, изобилующие лицами, плечами, бородами, глазами, мимикой и жестами он силится отыскать тех двоих — судей, которые тогда действительно сидели на скамье, будто пара древних старцев-близнецов, тех двоих, тогда гораздо старше его по возрасту, а теперь, вероятно, в тех же годах. Они занимали судейские места по праву. Они должны быть где-то в закоулках его памяти, они должны найтись. Как только они найдутся, они сделают то, что не удалось совершить ему в одиночку, — прогонят детей с судейской скамьи, которую те незаслуженно и нагло заняли.

Но ему не везет. Ясные, сияющие детские лица обращены к нему: их не искажает боль, не обременяет опыт, у них чистый взгляд и не изборожденные морщинами лбы, они совсем юные, но знают о нем и о том, что он говорит о себе и не говорит о Санни, больше тех, настоящих судей. Знают, причем во всех подробностях, кем он станет и даже что он представляет собой теперь, сегодня: старик, который временами ходит по комнате взад-вперед, иногда выводит какие-то случайные слова, иногда лежит на полу, прикрыв глаза руками, как будто это ему поможет. Как будто все вокруг поглотит тьма!

Его поступку нет оправдания — пусть так (сказал он сам себе, в своей комнате). Тогда он не знал, что от позора, чувства вины и одиночества не так-то легко избавиться. Они находят дорогу из одного времени в другое, лазейки, куда можно спрятаться, много способов напомнить о себе; они терпеливы, умеют ждать. Не подозревал он также и о том, как многолико презрение к себе, ощущение собственной никчемности или разъедающее душу осознание, что ты неудачник.

И никуда теперь от этого не деться. Он мог бы вести себя, нет, не обязательно как победитель, баловень удачи, но (скажем теперь так!) как Малахи до его болезни — самодостаточный, мыслящий независимо, уверенный в себе, которым он так восхищался. Вместо этого он выбрал путь, казавшийся ему безопаснее и легче. И только теперь, в старости, другим человеком — слишком поздно — обнаружил, когда уже ни для кого, кроме него, это не имело никакого значения, каково построить жизнь на лжи и грязи, на костях невинной девочки, о невиновности которой он знал и которую не осмелился спасти.

Имелось и кое-что еще. Будь Коб посмелее, он мог бы рассказать об этом суду. Но как раз об этом обстоятельстве ему не задали ни одного вопроса. Даже дети, эти малолетние судьи, не упомянули о нем, так же как и Малахи, который сидел на своей скамье — и то ли слушал, то ли не слушал, о чем говорил его бывший друг. Коб мог бы рассказать суду, что голос, совращавший Малахи согласно его сбивчивым показаниям с пути истинного и выставлявший его веру в Бога нелепой и зряшной, был его, Коба, голос, а бедняжка Санни тут ни при чем. Это он, подмастерье Коб, надежный, открытый, добропорядочный, благонамеренный юноша, о котором переплетчик Хирам был самого высокого мнения, — он и никто другой. Только он.

Однако об этом он не сказал ни слова.

Он снова слышит пронзительные голоса своих судей. Допрос продолжается.

Ты подмастерье Коб?

Да, я.

Ты переплетчик Коб?

Да, я стану переплетчиком.

Почему ты не рассказал правды о Санни?

Потому что это ей не поможет.

Только поэтому?

Потому что мне страшно сказать правду.

Чего ты страшишься?

Того, что обо мне подумают люди.

Тебе не страшно, что подумает о тебе Санни?

Молчание.

Не страшно, что станется с Санни?

Молчание.

Не страшно, что станется с тобой?

Молчание.

Веришь, что тебе это сойдет с рук?

Другим сходят рук дела и похуже! Куда хуже! Они так поступают изо дня в день!

Ты — не другие. Ты Коб. И никогда не будешь никем другим, сколько не проживи. Но только тебе дан шанс понять, кем ты можешь стать, если хватит духу.

Да знаю я, чтоб вам, все я знаю. А кое-что знал и тогда.

Тем не менее надеешься все забыть?

Да. И не буду вспоминать долго-долго, дольше, чем вы думаете.