Дэн Джейкобсон - Богобоязненный

Но ведь вспомнишь?

Да.

Теперь черед Коба задавать вопросы.

Каков же ваш приговор? Забыть или помнить — мой удел?

Приговор этим не ограничивается.

Что же еще?

Тебе никогда не стать человеком, которым ты мог бы стать. Никогда не узнать, что значит не стыдиться себя. Ты будешь следовать за толпой. И потворствовать преступлению. Будешь молчаливым свидетелем гонений. Соучастником убийства. Одним из множества.

А вы? Я угадал, кто вы? Скажите: ведь вы дети или внуки, а может, и правнуки, которых Санни не суждено было родить?

Смотри на нее, Коб. Смотри на нее, Коб, и суди сам.

Санни опустила голову еще ниже. Закрыла глаза руками. Заседание окончилось. Ее увели. Коб вышел из зала суда вслед за другими свидетелями. Люди, толпившиеся на улице, обступили его, расспрашивали, что было на утреннем заседании. Он не отвечал. Однако даже в тот день людей, как и прежде, больше всего интересовал Малахи. На губах его играла еле заметная и вместе с тем обнадеживающая улыбка, но со скучившимися зеваками он разговаривать не стал. Пусть другие рассказывают о суде все, что им заблагорассудится.

Коб ушел в лес и не возвращался в дом Хирама до самой ночи. Когда он вошел, подмастерья посмотрели на него с любопытством. Хирам ни о чем его не спросил. Коб ничего не сказал.

В ту ночь, после того, как Коб давал? — вернее, не давал — показания в суде, Санни острыми молодыми зубами прокусила вену на запястье. И истекла кровью.

По крайней мере, так рассказал тюремщик. Кое-кто утверждал, что он скрывает собственную оплошность, все было не так: то ли он не забрал у нее нож после того, как она поела, то ли родственники передали ей нож, и она вскрыла им вены. В любом случае подробности сути не меняли. Что она задумала, то и сделала. И какую же силу надо иметь, чтобы прогрызть свою кожу до упругой вены, по которой течет кровь. Она не лишились чувств от боли, не позвала на помощь в последнюю минуту. Ее кровь залила пол, чего она, конечно, не могла увидеть в темноте; теплая поначалу, потом она остыла.

Когда на утро стражник пришел за ней, чтобы отвести в суд, Санни ему уже не подчинялась. Она бежала от него. От них всех.

«Худую траву с поля вон».

«И то хорошо: не успела наплодить себе подобных».

«Сучка!»

Больше всех на Санни злились те, кто целыми днями торчал у здания суда. Добыча улизнула. И что хуже всего, нашла в себе силы, нашла способ их перехитрить.

Однако в их дикарских замечаниях сквозило чувство вины. Его выдавали прищур их глаз, их голоса, их жесты. А их собственные речи порождали страх — что, если они окажутся на месте своей жертвы и им или их детям тоже не избежать страданий?

А раз так — ярились еще пуще! Значит, надо напасть первыми! Поразить врага, пока их ненависть не угасла. Эта сучонка думала, что ускользнет от них?

Как бы не так.

Весь день у суда и на рыночной площади собирались, сменяя друг друга, группы людей. В основном там собирались молодые люди и подростки но прибивались к ним и горожане постарше, крикливее и злее, как мужчины, так и женщины. Малахи переходил от одной группы к другой; по-прежнему знаменитость, по-прежнему жертва, он с каждым часом со всей очевидностью превращался в вожака.

Беспорядки, вспыхнувшие той ночью, были масштабнее и продолжались дольше, чем предыдущие. На квартал христоверов двинулось больше народу, они подожгли больше домов, награбили больше добра, несколько человек убили. На утро из города двинулась первая партия беженцев: мужчины, женщины, дети, с тележками, козами, одеялами, корзинами. Теперь пусть их тешатся мыслью, что придет время, когда их Бог, от которого они не отрекаются, сотворит чудо и обратит во благо все перенесенные ими страдания.

А через несколько лет многие, включая Коба, ушли из города той же дорогой, что и христоверы. Пришла пора Десяти Напастей.

Несколько месяцев спустя, когда весной пошли дожди, никто и предположить не мог, что все другие краски, кроме черной и оловянно-стальной, надолго исчезнут. К концу лета из невиданных дотоле озер торчали верхушки лесных деревьев, целые деревни, даже небольшие городки, затопило вместе с урожаем и скотиной. Отступать вода стала лишь через два-три месяца, отступала мало-помалу, оставляя разрушения и грязь.

Что неизбежно повлекло за собой голод.

Потом начались болезни. Потом зима холоднее и длиннее которой никто не мог припомнить Потом с севера в страну вторглось кочевое племя песселимов — звались они так, потому что так именовали чернолицего тряпичного идола, которого их конные воины везли в седельных мешках. Они пронеслись по стране и умчались так же внезапно, как появились, после чего начались войны, гражданские и с другими народами, и закончились они только тогда, когда правителем стал Амар Йотам.