Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Днем мать ходила по городу, пытаясь продать зерно и получить свои небольшие комиссионные. Отец сидел без дела в своей столярной мастерской, беспомощный и растерянный, читал или рисовал, раздумывая, будет ли когда-нибудь работа, потом наведывался к бывшим клиентам, которые не могли больше ему ничего заказать. Кризис усиливался. Охотнее всего отец проводил время в комнатах над точильной мастерской у эмигрантов, где слушал разговоры о положении в мире, о событиях в Советском Союзе, о Троцком, о Сталине, о новом способе строить дома, о республике Биробиджан, о Красной Армии, о положении в рейхе, о том, как развиваются события в Испании. Сколько было всего, о чем стоило думать, и что могло быть прекраснее, чем сидеть и слушать, представляя себе будущее, в котором жизнь обрела бы смысл и каждый человек имел бы работу.

Часы после обеда были для мальчика заполнены Хильдой. Она охотно рассказывала, он слушал, а когда все темы казались исчерпанными, он спрашивал ее о чем-нибудь первом попавшемся, что приходило в голову. Они обсуждали всевозможные вопросы, искали на них ответы до тех пор, пока не находили какое-то решение, которое обоих устраивало. Но стоило ему спросить Хильду о жизни там, в рейхе, как она задумчиво умолкала, и постепенно он начал избегать расспросов, хотя ничто не интересовало его так, как этот третий рейх. В мыслях своих мальчик вмешивался абсолютно во все, что касалось Хильды, но в некоторые области своей жизни она его не допускала. Она любила поесть и легко полнела, тогда переходила на одни только лимоны и худела, пока не заболевала, ее выворачивало наизнанку, и она принималась есть ржаной хлеб. То в рот не брала сладкого, то ложками пихала в себя сахар, снова жевала лимоны, вновь худела до того, что с ног валилась от слабости, но ничего не желала слышать ни о какой еде. Мальчик сидел у дивана и утешал ее. Вместе с ней он пережил ужас при виде первого седого волоса. Молча наблюдал, как она убористо исписывает листки почтовой бумаги розового и желтого цвета. Он не знал, кому предназначались письма. Она подмигивала ему, шутила, заботилась о нем. Он мог спросить ее о чем угодно, во всем с ней советовался. На все у нее был свой взгляд, свое мнение. Она стала членом семьи. Вся жизнь, казалось, сосредоточилась в гостиной, где она и спала.

Время от времени Хильда отправлялась на встречу с Эрихом. Мальчик с нетерпением ждал ее возвращения. Найти Эриха было нелегко, иногда невозможно. Неделями от него не приходило известий. Тогда Хильда становилась тихой, говорила лишь самое необходимое, часами сидела в тесном углу между плитой и мойкой и смотрела пустыми глазами во двор. А то вдруг вскакивала, будто пытаясь стряхнуть мучительные мысли, варила себе ячменный кофе или чистила кухонным ножом яблоко и безучастно отправляла в рот кусок за куском. Потом бросалась стирать, три дня подряд стирала в деревянном чане, полоскала, отбеливала, отжимала, вешала, гладила, носила корзинами белье на чердак или в гладильню. Вносила во все комнаты движение и сумбур, а потом сама залезала в чан, мылась, долго сушила копну черных волос, надевала единственное выходное платье и исчезала. Дня через два возвращалась — сияющая, юная, красивая, сильная. Насвистывая песенку, целовала мальчика влажными приоткрытыми губами и в сотый и в тысячный раз благодарила Томаса и Йоханну за то, что они приютили ее. Но иногда она возвращалась с глазами, полными слез, тихо говорила с матерью, пока у той тоже не влажнели глаза. Отец пытался разогнать плаксивое настроение, укорял Хильду — она, дескать, не ребенок и должна взять себя в руки, ведь от ее слез сил у Эриха не прибавится, да он, видит бог, занят кое-чем поважнее женских слез: стоит ему допустить хоть малейший промах, хоть небольшую ошибку в работе, — можно себе представить, что его ждет.

— Я люблю его, и ничего не поделаешь, даже если мои рыдания — ошибка, я не могу не совершать эту ошибку! — кричала Хильда.

— А вот для него, — говорил отец, с трудом сдерживая голос и темнея лицом, — для него малейшая ошибка может означать смерть.

Хильда порывисто закрывала лицо руками, рыдала и топала ногами, набрасывала на плечи пальто и целую ночь не являлась домой, а на следующий день сидела отрешенная, зареванная. На обед тогда обязательно подавался картофельный суп. Не поднимая глаз, Хильда черпала его ложкой, крепко обхватив левой рукой запястье мальчика; слезы катились по ее щекам и капали в тарелку, а она говорила: