Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Неся приобретенную задешево детскую скрипку в вызывающем черном футляре, с отвращением и страхом шел он тогда к флейтисту городского театра Алоизу Рёрлю, чтобы выучиться азам скрипичного искусства. В комнате был низкий потолок, мебель, обитая зеленым плюшем в стиле нового барокко, окна всегда наглухо зашторены. Всевозможные запахи доносились из кухни, шипело масло на сковородке. Господин Рёрль жарил и парил и кричал оттуда мальчику: «Здесь соль-бемоль, а здесь си» — с такой злобой в голосе и с таким упреком, будто ученик сфальшивил нарочно, чтобы его помучить, а вовсе не из-за природной неуклюжести и душевных страданий. За окнами проезжали автомобили и повозки. Люди жили свободно и шли, куда хотели. Мальчик слышал уличный шум и отдаленный визг трамвая. И каким счастливым бывало мгновение, когда после звонка в дверь с овальной черно-белой табличкой и готическими буквами открывал не господин флейтист городского театра, а его соседка, которая просила извинить господина флейтиста: мол, он ушел на репетицию до самого вечера. Незабываемый, счастливейший, выигранный у жизни час!

В один из таких высвободившихся послеобеденных часов мальчик услышал из-под массивных сводов цокольного этажа в соседнем здании звуки скрипки, саксофона, гармоники и барабана. Он набрался храбрости, вошел и в большом пустом зале с гладким полом и низкими окнами увидел юношей и девушек, которые, положив друг другу руки на плечи и бедра и глядя мимо друг друга, с загадочными улыбками двигались под музыку в такт ноге учителя танцев. Мальчик нашел, что их повседневная одежда придавала занятию оттенок непристойности. Некоторые, шевеля губами, отсчитывали про себя такты, делая шаги и вращения. В глазах отражалась напряженная мысль — как бы не сбиться, сделать правильно шаги, выдержать осанку. В сторонке стоял владелец заведения в безукоризненном коричневом костюме в элегантную полоску, с идеально приглаженными волосами и время от времени изящно и дружелюбно показывал, насколько изысканно и грациозно можно исполнять современные салонные танцы, даже имея весьма округлые формы. Мальчик стоял в дверях, охваченный чувством искреннего восторга. Так вот что взрослые называют школой танцев. Замерев, он следил за танцорами. Через семь лет и я так же буду стоять здесь в длинных брюках и в галстуке, класть руку на бедро молодой красивой девушки и делать эти движения, подчиняющиеся неведомым мне пока законам. Кто-то окликнул его, и мальчик убежал. Все его мысли были в будущем. Я видел настоящую жизнь, погодите, вот когда здесь встану я, вы увидите… Так говорил он себе, бросая с улицы взгляд в окна, где бедра и руки совершали таинственные, невидимые из уличного мира пленительные движения.

Мать сидела все еще закрыв глаза. Незаметно ее объял сон, но умиротворенная улыбка витала на чистом спокойном лице. Какие красивые губы у моей матери, думал мальчик, будто на свадебной фотографии, сделанной семнадцать лет назад. Как долго она уже живет. Мальчик немного стеснялся, что мать уснула, и тайком осмотрелся вокруг, но не хотел будить ее — знал, как трудна была эта неделя, как тяжела будет следующая. Пока он разглядывал лицо матери, она проснулась, вернулась в мир реальности. «Шуберт уж как-нибудь простит мне эти две минутки сна», — говаривала она в таких случаях — будто знала наверняка, что думает о ней Шуберт. Хуже бывало, если она просыпалась в слезах. Когда это случалось, она неловко проводила ладонью по глазам и щекам или прикрывала веки огрубевшими пальцами, потому что боялась сделать лишнее движение и издать лишние звуки, доставая из сумочки носовой платок. Мальчик знал тогда: мать думает об отце и его отношениях с Янкой. Отец встречался с этой женщиной, когда отправлялся с мальчиком побродить в горы. Янка была на четырнадцать лет моложе отца, с красивыми плечами, стройными бедрами и серыми влекущими глазами. Мальчик страдал, когда видел, как мать плачет из-за Янки, но понимал, почему отца тянет к той, другой, и почему отец все же не оставляет мать, и был благодарен им обоим. Мальчик и сам с удовольствием следил за медлительными, гибкими движениями этой молодой женщины, с удовольствием слушал ее грудной голос и думал: говори, говори больше, ведь и я наслаждаюсь тобой. А сегодня он думал о Хильде. Звуки виолончели, рояля и низкого голоса певицы проплывали мимо, приятное ожидание переполняло его душу.

Жаркое удалось на славу, соус был нежен и в меру густ, кнедлики — белые, легкие, а на свой вкус Хильда добавила еще немного брусники. По всему видно было, что она постигла тайные законы кулинарии, и сама ела, как они увидели, много и охотно. Четыре довольных человека сидели за накрытым скатертью столом: Хильда (поскольку людям, которые приняли ее в семью, понравилась ее стряпня), отец (поскольку ему наконец-то выпало спокойное утро), мальчик (поскольку мать решила взять Хильду). Это было заметно по тому, как она с некоторой торжественностью приступила к еде. Она подносила ко рту вилку с кнедликом или мясом, чуть наклонившись влево, и компенсировала это необычное положение тем, что отводила правое плечо далеко назад. Если она сидела так, значит, ела, отдавая должное тому, что ест. Эту позу мать подсмотрела у одного коммивояжера из Лейтмерица, который носил рубашки, сшитые по мерке, с полудрагоценными запонками в манжетах, и вел себя весьма куртуазно.