Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

— А когда мы поселились в заброшенной усадьбе, — пытаюсь уяснить я, — она, стало быть, еще числилась за старым Ашенбахом?

— Само собой, — отвечает Ребайн. — Но у него была подагра, и он двенадцать лет провалялся на постели в доме своей сестры. Община взяла имение в аренду и устроила там зернохранилище. Ну а между делом, — физиономия Ребайна расплывается в издевательской ухмылке, — мы заодно впихнули туда и вашу орду. Но тут еще была предыстория: Хойриг владел Фронхагом четырнадцать лет. Когда он получил имение, оно находилось под опекой, потому что отец его разорился. А Карл был единственным наследником, которого произвел на свет испанец. Кстати, с какой-то заблудшей лаборанткой. Молодому Хойригу подсунули в жены дочку священника, которая засиделась в девках, и скоро тот пустил свою часть наследства на пропой за этой вот самой стойкой. А что еще остается, когда тебе навязывают какую-то сушеную воблу, вроде той поповской дочки?

— Испанец, — перебивает старик Линдеман, — который был отцом старого Хойрига, он вовсе никакой не испанец, просто они его…

— Вот наглость! — взрывается Ребайн. — Лакает чужой шнапс да еще и в разговоры суется!

— Да будет тебе, — машет рукой Линдеман. — Молчу, молчу…

Но Ребайн оскорблен до глубины души. Лишь когда я заказываю еще чашечку кофе, он продолжает историю дома.

— Тебе небось невдомек, — голос его становится торжественным, — что полтора столетия назад наша деревня была причастна к мировой истории…

— В тысяча восемьсот пятом все началось, — кричит Линдеман. — Это же больше, чем…

Свирепый взгляд Ребайна обрывает его на полуслове.

— Как раз тогда, — продолжает он, — герцог Майнингена набирает, значит, к себе в гарнизон рекрутов. Туда попадает один наш подпасок — он жил внизу, на мельнице. Ну а через год герцог Веймара заключает договор с пруссаками. А в нем говорится, что батальон веймарских стрелков должен год сражаться на стороне пруссаков против Наполеона. Но до года дело не дошло — их хватило только до Ауэрштедта. После мясорубки под Эккартсбургом тюрингских стрелков снова вернули в Рейнский союз. Гота, Альтенбург, Майнинген — в общем, набрали целый полк. Командовал ими Эглофштайн. Сперва, значит, полк воюет в Тироле, а потом, уже на стороне французов, расстреливает восставших в Каталонии. Вот здесь, у этой самой стойки, — стучит кулаком Ребайн, — испанец и рассказал все это моему деду. Значит, сперва Барселона…

— Врешь! — прерывает Линдеман. — Манреса!

— Туда мы еще дойдем, — останавливает его Ребайн, — а пока — полк в Барселоне, и командует им французский бригадный генерал. Шварц — вот как его звали. Он должен был проучить как следует этих горцев из Монсеррата…

— Ну вот, а теперь переходи к Манресе, — торжествует Линдеман.

— Теперь — да, — говорит Ребайн. — Город занят, но тут его осаждают испанцы и требуют сдаться.

— А генерал, — снова прерывает Линдеман, — и не собирается вступать в переговоры с этими «бригандос»…

— Ну, так кто будет рассказывать дальше? — спрашивает его Ребайн.

После краткого раздумья Линдеман решает: «Ты!» — и пододвигает ему свою пустую рюмку для очередной порции.

Ребайн продолжает:

— Снаряды кончаются, и они разбирают церковный орган, чтобы лить из труб пули. Горожане, понятно, в ярости. И когда у каждого солдата остается всего по тридцать патронов, Шварц решается на прорыв. Они выходят в полночь, дорогу показывает один испанский перебежчик. Но на мосту их ждет засада — кавалерия испанцев. Кто гибнет под саблями, кто тонет. Только жалкий остаток прорывается в Барселону. В январе восемьсот одиннадцатого полк переводят во Францию, в апреле — в Мец, потом отправляют на родину. Из семидесяти офицеров и двух тысяч четырехсот двадцати трех солдат, которые уходили из родных мест, на чужбине пали тридцать один офицер и две тысячи сто четыре стрелка.

— Это же надо! — говорит Вицлебен.

— Дай мне дорассказать, — просит Линдеман.

— Ты лучше пей! — требует Ребайн. — Этот круг за мой счет.

— А какое все это имеет отношение к моей усадьбе? — спрашиваю я.

— Погоди, — говорит Ребайн. — Тот подпасок с мельницы возвращается в деревню. Без ноги. И с мешком, полным золота, — он стянул его из церкви в Манресе. И с виду он хилый, как воробышек, и черный, как кочегар. Вот его и прозвали испанцем. За свое золото он покупает клочок земли — Фронхаг — и строит там усадьбу. Ну а теперь — за твое здоровье! Я рассказал все это, чтобы ты знал, что за вещицу отхватил…