Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Значит, и у Хеннера то же самое, вертелось у меня в голове, хотя по сравнению с этой окаменевшей женщиной Анна казалась вполне нормальным человеком.

Да, стало быть, и у него то же самое… Но от этого открытия мне не стало легче. Я бесцельно слонялся по незнакомым улицам, пока не пристроился в одном кафе. За столиком я написал Хеннеру письмо и, когда стемнело, еще раз пошел к его дому. В окнах квартиры горел свет — может быть, он ждал меня?

Дневные скитания вымотали мои последние силы. Я бросил письмо в домашний почтовый ящик и отправился на вокзал. Его ответ лишь подтвердил то, что я и подозревал: наша встреча вряд ли имела бы какой-нибудь толк. И я не очень удивился, когда узнал, что он ушел от этой женщины. Скорее всего, она вообще ничего не сказала ему о моем визите.

Чего уж тут приукрашивать: тогда, после войны, все мы держали камень за пазухой на этих переселенцев. Явились откуда-то в деревню — и давай требовать: хотим еды, хотим жилья! А что у нас — реки, что ли, молочные текут с кисельными берегами?

По правде говоря, сам-то я в те времена еще из пеленок не вырос. Но когда взрослые вокруг тебя все время твердят «нахлебники», «нахлебники», поневоле такое в мозгу засядет. Да и не с потолка же они это брали! Вот только болтовня, что чужаки дома поджигают, — это было уж чересчур. Да, в общем-то, мужиков наших можно понять: поля после войны запустели, скот отощал.

И вот вдруг я слышу, что один из тех самых покупает Фронхаг! У меня опять зашевелился тот камень за пазухой. Хотя теперь-то все было как раз наоборот — мы сами могли на них заработать. Во всяком случае — я, как каменщик. Однако камень на них держал… Это все равно что репей: прилипнет — не заметишь, а как сядешь на него — живо почувствуешь.

Я даже пожалел, что мне самому не пришло в голову купить усадьбу — вместо какого-то там праздношатающегося. Но дом уже превратился в такую развалину, что пришлось бы снять с себя последнюю рубаху, чтобы сделать из него что-нибудь путное. Да и не один я в деревне хотел в глубине души, чтобы Фронхаг попал в хозяйские руки. Но это так, к слову.

Честно сказать, каждый из нас провел, как говорится, свою борозду там, наверху, когда Герд затеял ремонт усадьбы. И, чистая правда, ни у кого не было умысла проволынить со своей частью работы. Все дело в том, что дом за эти годы переходил из рук в руки и не нашлось ни одного дельного хозяина, который бы поставил усадьбу на ноги.

Короче, кроме как под снос она никуда больше не годилась. И впрямь — берешься за какую-нибудь мелочь, а видишь, что дел намного больше, чем сперва казалось. Ну, к примеру: надо заделать в штукатурке дыру — размером не шире ладони. Он заявляет: замажь, дескать, раствором — и вся недолга. Начинаю замазывать. И что? Из дыры вываливается весь хлам, вся замазка до самой стены, потому что она давно уже никуда не годится. Ты хочешь ее заменить и замечаешь, что бревна тоже насквозь прогнили. Вот и выходит: сначала дырка, о которой вроде и говорить-то не стоит, а в конце выясняется, что в мансарде всю стену менять надо. Ну и так далее. Не говоря уж о материале. Сколько времени ушло на пустое ожидание!

Но у меня там, наверху, были и хорошие минуты. Это когда он уезжал за материалами, а я оставался один на один с его женой. У нас не каждый день увидишь таких, как она, тем более художницу. Чего она там рисовала, я, по правде говоря, не знаю, но смотреть на нее мне нравилось. Разговоров с ней я не затевал — у меня бы и слов таких не нашлось. Но мне всегда делалось хорошо, когда я знал, что, кроме нас двоих, в усадьбе никого нет. Часто я думал: ну и повезло же ему с такой женой!

А насчет дома я не втирал очки, а сразу сказал: дешево ты не отделаешься.

Он в ответ: и дом, мол, и я — мы начинаем новую жизнь и готовы ко всем сюрпризам.

Я только подумал: когда-нибудь ты запоешь по-другому…

Осенью, еще до встречи с Хеннером, мне как-то повстречалась в городе Хельга — мы дружили с ней со школы. Я не видела ее целую вечность.

Хельга выглядела просто шикарно. Она пригласила меня в ресторан и рассказала, что живет теперь с каким-то киношником, показала фотографии его собственной виллы на море. Там они отдыхали летом. Учебу в институте она забросила.

Мы пили дорогое вино, и Хельга говорила, что для нее только сейчас началась настоящая жизнь. Она оплатила счет за нас обеих.

Я рассматривала фотографии. Киношник был уже в годах и особой красотой не отличался. У нас жизнь не стоит на месте, болтала Хельга. Уходит один — появляется другой. Она называла имена людей на фотографиях, каждый раз новых, но все — из того же круга. И на всех снимках в центре красовалась фигура Хельги в бикини.