Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Что поведала бы я ему о себе, если бы могла поговорить с ним? Его порадовали бы мои профессиональные успехи. Успехи детей. Но все остальное… Чем дольше я раздумываю, тем больше сдается мне, что я не могла бы поговорить с отцом ни о чем для меня важном.

Во всяком случае, мне хотелось бы ему сказать, как я жалею, что не понимала в полной мере его настроя — я-больше-не-могу — в последние годы. Но хотел бы он, чтобы ему о том напоминали? Быть может, это только характерная особенность продолжающих жить — сохранять в памяти как раз последнее время.

Отец, когда был жив, мог записать на свой счет целый ряд статей актива, которыми он гордился. Когда мне приходилось называть его профессию, я никогда не упоминала о сланце.

Нет, я бы не стала говорить о его последних годах. Тем более что я попала бы в затруднительное положение, если должна была бы объяснять, на чем основывается мое сочувствие задним числом. Нет, я не стала бы его спрашивать, почему он не вскрыл ни одного из тех имеющих военное значение ящиков, чтобы убедиться, что не стал соучастником преступлений. Ни в коем случае не хотела бы я его задеть. Раньше я достаточно часто проделывала это из озорства. С другой стороны, не могу представить себе наш разговор, который прошел бы без споров. Слишком различны у нас критерии оценок. Критерии другого поколения.

Но никакого разговора и не получилось. Напротив. Когда я попыталась прибегнуть к последнему средству и подогнала фантом к стене парка, он тотчас обратился в ничто.

Почему между нами остается эта дистанция? Почему я не могу общаться с отцом, как с Лизе Майтнер? С моим отцом, который был мне так близок.

Именно по этой причине и не можете. Говорит Лизе Майтнер. Ваш батюшка, как и все мы, прошел немалый путь. Напрасно стали бы вы искать с ним прежней близости.

Она, стало быть, опять явилась, и я этому рада. Все чаще случается, что я отдаляюсь от людей моего окружения, чтобы не чувствовать так своего одиночества. Когда я одна, то могу выпустить волнующие меня проблемы из их гетто.

Мы идем плечом к плечу, и мне даже трудно поспевать за ней. Она до глубокой старости была хорошим ходоком.

Рождество тридцать восьмого года в Кунгельве. Начинает она рассказывать. Лес весь в снегу, и мой племянник Отто Роберт Фриш на лыжах. Он никак не хотел отказаться от этой прогулки. Что оставалось мне делать, как не шагать рядом, утопая в снегу. Я была слишком взволнованна, не могла выдержать, оставаясь дома. Отто Роберт был все еще настроен скептически. Он считал, что Ган мог и ошибиться. Любой другой — возможно. Но не Ганчик. Его письмо было у меня в кармане: «…мы, химики, должны сделать вывод, что те три тщательно изученных нами изотопа никак не изотопы радия, а с точки зрения химиков — изотопы бария… Мы не можем замалчивать наши результаты, даже если они с физической точки зрения, возможно, абсурдны».

Ядро лучше всего сравнить с каплей жидкости. Существуют большие силы, которые не дают ей распасться, такие, к примеру, как поверхностное натяжение в капле. Но силы, обусловленные электрическим зарядом отдельных частиц, противодействуют притягивающим силам.

Мы садимся на ствол какого-то дерева и считаем на бумажке. Наш результат: и та и другая силы в урановом ядре почти уравновешивают друг друга, так что даже от незначительного толчка, хотя бы от соударения с нейтроном, ядро может расщепиться. Оба новых ядра будут вместе чуть легче, чем ядро урана. Куда же исчезла эта недостающая масса? Она превратилась в энергию. Эту энергию можно рассчитать по формуле Эйнштейна.

Мы оба мгновенно поняли сенсационное значение открытия Гана. Отто Роберт поехал два дня спустя в Копенгаген и сообщил эти рассуждения Нильсу Бору. Я вернулась в Стокгольм. Мы поддерживали связь по телефону и согласовывали нашу публикацию.

Как ни рада была я за Гана, настроение у меня было прескверное. Одна. Условия работы — никуда не годные. Шестьдесят лет. До сих пор я по крайней мере могла с гордостью вспоминать свои научные достижения. Но вот прахом пошли научные выводы последних трех лет. Если урановое ядро расщепляется, значит, наши выводы о трансурановых элементах необоснованны. Мы никогда не искали вещества со столь малым атомным весом. Примерно четырнадцать публикаций совместно с Отто Ганом и Штрасманом. И в них самонадеянное доказательство новых элементов эка-рения, эка-осмия, эка-иридия, эка-платины, эка-золота. И все галиматья. Не слишком-то хорошая рекомендация, если надо все начинать сначала. Ган и Штрасман были в лучшем положении. Они сами обнаружили свою ошибку. Не станут ли говорить, что втроем они наделали глупостей, а когда она уехала, те двое все привели в порядок?