Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Докладчик — мадам Жолио-Кюри. Она сообщает о результатах исследований, полученных вместе с мужем. Что-то меня раздражает. Я нахожу стиль ее доклада небрежным. Она живет — таково, во всяком случае, мое впечатление — за счет своей знаменитой матери. И еще: не муж ли в действительности… Докладчица сообщает об облучении алюминия нейтронами. Я проводила аналогичные опыты. И многое бы дала, если бы у меня сейчас были готовы точные результаты. В одном я уверена: они не совпадают с результатами супругов. И это я высказываю. В заключение во время дискуссии.

Как знакома мне подобная ситуация. Однажды на каком-то конгрессе я подвергла сомнению результаты польского коллеги. Самоуверенно, чуть даже высокопарно, протрубила свое ложное утверждение в зал. Ни одного возражения. Даже поляк-ученый был сбит с толку. По крайней мере на один, весьма важный момент — перед лицом общественности. Позже — извинялась. Разумеется. Но — осталась неприязнь. Притом у той и другой стороны.

Сейчас — в моем двойном существовании — мои ощущения весьма противоречивы. Я получаю удовольствие от того, что чаша весов общественного мнения склоняется в мою пользу. Но я уже знаю, что ошибаюсь. Представленные в докладе исследования станут отправной точкой открытия искусственной радиоактивности, за что супруги Жолио-Кюри через два года, в 1935 году, получат Нобелевскую премию. В речи, произнесенной по этому поводу, Фредерик Жолио-Кюри попытается предостеречь от дальнейших работ над превращениями атомного ядра, несущими в себе опасность взрыва. Основоположник атомной физики Резерфорд, который еще в 1920 году говорил в одной из лекций о нейтронах, в 1937 году тем не менее заявил: «Кто видит в превращении атома источник энергии, болтает вздор».

Месяцы проносятся с быстротой молнии. Прежде — да, тогда еще случались зимы. А сейчас не успеешь оглянуться — и опять надвигается страх перед этими остылыми вечерами. Вечерами, когда в полной мере понимаешь, что ты больше в счет не идешь. И ничуть не помогает все то, что ты знаешь. Жизнь никогда не выдерживала притязаний подобных вечеров. Или все-таки? Один или два раза. Ах, не буду о том вспоминать. Как же я сама себе лгала. Быть может, стареть — это значит все меньше обманывать себя.

Иной раз, когда я вижу стариков — ужасающе мало красивых стариков, — я чувствую какое-то облегчение. Мне это по крайней мере не грозит. Или все-таки? Не зашел ли процесс старения моего мозга дальше, чем это соответствует моему возрасту? У врачей имеются разные возможности получить приблизительное представление о состоянии моего мозга, при этом они не обязаны сообщать мне свои выводы. Мысль о том мне невыносима. Это же оскорбление моего человеческого достоинства. Мой врач молод. Я много раз просила его не лгать мне. Кроме того, я все равно все знаю. И он вроде бы согласен. И даже настраивается говорить правду. Пока не наступает момент, когда он ставит себя в мое положение. Тут он пугается и тотчас вновь хватается за испытанный прием успокоения. Быть может, мое требование действительно некорректно.

Утрата работоспособности в области математики меняет мое отношение к этой деятельности. И меня уже удивляет, на какие целевые установки растрачивает без всякой пользы свои жизненные силы кое-кто из моих коллег. Но я знаю: будь я полна сил, подобные мысли не приходили бы мне в голову. Все было бы как в игре. В качестве партнеров достаточно было бы собрать небольшой круг посвященных. Так неужели это лучше?

Собственно, я могу быть довольна. Если уж совсем дело не пойдет, так получу приличную пенсию. Конечно, я не должна до того допустить каких-либо ошибок. Ничего такого, что сделало бы меня непригодной для своей работы. У меня есть все основания для благодарности. Пилюли и капсулы, которые я потребляю, приобретают на валюту. С экономической точки зрения это окупается все меньше и меньше, поскольку я с каждой неделей делаюсь все бесполезней.

Анютины глазки посверкивают на клумбах. Гуляющие в парке люди одеты в светлые пальто. Нигде ничего подозрительного. Или все-таки? Человек передо мной на дорожке, который все время выдерживает одну и ту же дистанцию? Идет чуть сгорбившись. Заложив руки за спину. Даже кольцо на его пальце я узнаю. А когда он поворачивает ко мне голову, вижу доброе лицо моего отца. Сердце мое готово выскочить из груди. Я хочу подойти к нему, но, как ни ускоряю я шаг, дистанция между нами не изменяется. Я пытаюсь перехитрить. Бреду не спеша и неожиданно бросаюсь вперед. Без всякого успеха. Тут я понимаю, что дистанция эта бесповоротна. И внезапно вновь ощущаю боль, боль из-за той утраты, и понимаю, что все время носила эту боль в себе. Вытесняла. Держала взаперти. Одно мрачное бремя наряду с другими.