Владимир Маканин - Пойте им тихо

Емкость минуты, выпуклость ее и запоминаемость не случились или, точнее сказать, случились в первые же полчаса по приезде — на чердаке той халупы, а в остальные дни и месяцы долгого лета уже ничего не было.

Хозяйка взяла с меня деньги, как и сговаривались, — совсем небольшие. И спросила:

— Хотите — покажу вам хоромы? (Шутка.)

— Не обязательно. — И я улыбнулся, как улыбается горожанин, с которым, в общем, можно ладить.

— Ваши скоро приедут? — спросила она.

— Скоро. Вот-вот нагрянут…

Хозяйка ушла. И уже занята была своим — копалась, согнувшаяся, на грядках. А я был в деревенской избе, в небольшой, покосившейся и замшелой; горница все же с фамильными портретами, и кухня, и печь — все чин чином. Чужое жилье, к которому надо привыкать. Которое надо полюбить, иначе лето тебе будет не лето. Я пошастал там и тут. Поймал муху. Отпустил. А потом полез на чердак — и слонялся там, поглядывая в оконце, заделанное наполовину фанерой.

Сев на потемневшую и пожухшую крепежную балку, я покурил. Кругом — сор, паутина. Всюду заржавевшие баночки — кап-кап-кап — сюда будет тенькать вода в дождь. Раскладушка стоит, ржавая тоже. А рядом под целлофаном гора старой одежды. И, видно, я здорово заскучал — вытащил прорезиненный, древний и старенький чей-то плащ и стал бездумно напяливать на себя. И напялил. Хотя он, от времени скукожившийся, треснул в плечах и немедленно расползся.

— Что там? — крикнула с огорода хозяйка.

Даже оттуда через оконце был услышан треск.

— Ничего.

— Осматриваете?

— Да… Знакомлюсь.

В оконце был хорошо виден — на скате крыши — мячик, застрявший там в прошлом году. А может быть, лет десять назад. Я стал швырять в него, в мячик, кусочками чердачного шлака. Чтобы сбить. Чтобы вернуть его туда, где он был раньше, на землю. Но шлак загремел.

— Уронили что-то? — окликнула хозяйка. (Это уже про шлак.)

— Нет…

Теперь я бросал пучками пакли. Пакля не гремела, но и не помогала делу — лишенная веса, легкая, она как бы осаживалась на мяч и в дальнейшем лежала с ним вместе. Я открутил пружинку от раскладушки (минуту или даже больше потратил) — пружинка оказалась по весу в самый раз. И стукнула негромко. Мяч стронулся сантиметра на четыре, немного, но я был рад — начало есть начало. Следующая пружинка сдвинула его еще. Две следующие промазали. Наконец опять попадание. И опять — мимо… Я очнулся, когда увидел хозяйку.

Она поднялась на чердак, стояла сзади меня, за моей спиной — смотрела и молчала.

И я молчал.

Она, недвижимая, только моргала. Я сообразил, что в этом страшном и лопнувшем плаще стою перед ней идиотом, — на всякий случай я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ очень робко.

— Вот, — сказал я и пожал плечами. — Чудной плащ. Да?

Я его снял. Сложил. Упрятал его под целлофан, на место. И все время вроде как посмеивался — чудной, дескать, у вас плащишко оказался, верно?..

— Раскладушка, — прошелестел голос хозяйки.

— А?

Полотно раскладушки почти напрочь было отделено от каркаса, — надо думать, я занимался этими пружинками не меньше получаса.

— Раскладушка, — повторила хозяйка, — я ведь для вас ее приготовила. Спать-то на чем будете?

— Внизу есть койки, — тупо сказал я, будто это меня оправдывало.

— Койки — жене вашей, детям. И еще ведь брат ваш с семьей…

Она не стала договаривать. Повернулась и, неспешная, спустилась вниз. Ушла.

А я остался.

Ничего больше не помню; как будто бы меня там и не было — остаток дня не помню, и лета совсем не помню. Внизу как раз загудела машина, грузовая, она въехала, втиснулась во двор, родные мне люди повыскакивали из нее, как выскакивают пожарники, — начались шум и крик, и разгрузка, и внос привезенных вещей и тюков, все забегали, и я забегал, — и меня больше не было.

Брат сбежал от меня на Курском вокзале. Курский был в то время обычным вокзалом, а не этой нынешней модернягой из бетона и цветного кафеля. Народу в зале была тьма. И был некоторый уют жилого места. Середину зала заполняли скамьи. Люди сидели на них впритирку друг к другу. Спали, зевали, ели, придерживали чемоданы и косились на цыган. А цыгане, в сущности, ехали так же, как и все.

Билетные кассы тянулись по обе стороны. И мы с братом не знали, где наша касса, — обходить ли скамьи и весь сидящий люд справа, или слева.

Мы подумали об этом одновременно. И брат сказал:

— Ты с этой стороны, а я — с той.

— Если касса окажется с твоей стороны, времени не теряй. Сразу же займи очередь. Понял?