Холдор Вулкан - Жаворонки поют над полем

— Жить — жиииить! Житталалалу — лалула! Жить — жиииить! Житталалалу — лалула!

Особенно боялся призраков пузатый милиционер с лысой головой, с ученической сумкой на плечах. Он боялся даже днем сходить в туалет.

— Урто (товарищ) преподаватель, покараульте меня, пожалуйста, пока я помочусь — умолял он учителя.

Из чувства ответственности перед родителями и учениками, Далаказан соглашался и присматривал, пока пузатый милиционер с лысой головой мочился, сидя в школьном туалете, то есть в юлгуновых зарослях, или справлял большую нужду, вздувая от напряжения свои шейные артерии и краснея.

Однажды Далаказан притворился, что в страхе убегает наутек с криком:

— Беги пузатый милиционер с ученической сумкой на плечах! Макушки юлгунов качаются! Там, наверное, ползет тракторист-призрак со змеиным телом!

Услышав это, пузатый милиционер с лысой головой, с ученической сумкой на плечах вскочил с места и, в ужасе помочившись наполовину в брюки, убежал как угорелый в сторону шкаф-школы преподавателя птичьего языка домли Далаказана.

Домля Далаказан читал своим ученикам нотацию, упрекая их:

— Эх вы, трусливые ученики, чего вы боитесь?! Не бойтесь! Нашы деды в старине боролись львами и тиграми и убивали их задушив голыми руками! Будьте храбрыми, смелыми и забудьте о трактористе-призраке Газиниязе раз и навсегда! Это всего лиш очередное космическое откровение, которое происходит в моем подсознании, благодаря чудо-таблеткам, которые я принимал в спецлечебнице, где трудятся вежливые врачи и медсёстры с голливудской улыбкой на устах!

Он, как мог, успокаивал своих боязливых подопечных, но они все равно боялись, со страхом оглядываясь вокруг во время уроков под открытым небом, услышав малейший шорох в кустах. В конце концов, ученики единодушно решили, что будут учиться только в две смены, а вечером в аккурат будут возвращаться домой.

После того, как школьники уходили домой, шкаф-школа пустовала, словно заброшенный дом в мертвом Чернобыле, где по вине ученых ядерщиков взорвался атомный реактор АЭС. Это была трагедия мирового масштаба, которое унесла жизни тысяч ни в чём неповинных людей, искалечив огромное число взрослых и детей, заразив радиацией почву и воздух, которым дышит всё человечество. Хотя Далаказан был храбрым и доблестным учителем птичьего языка, но он тоже стал испытывать страх по ночам, особенно когда писал конспекты, сидя у окна при свете керосиновой лампы. В таких моментах ему казалось, что за окном кто-то стоит и дышит, словно тяжело больной в маске, подключенный к искусственному дыханию в реанимационном отделении мрачной больницы. Вот тогда в голову Далаказана пришла уникальная идея: он расклеил всюду небольшое объявление о том, что ему для охраны шкаф-школе требуется сторож, который согласен работать бесплатно, из чувства патриотизма и гражданского долга перед Родиной. Но, к сожалению, на его объявление никто не откликнулся. Ну, ясное дело. Кто захочет работать сторожем бесплатно, да еще в ночное время, рискуя жизнью?! Пришлось Далаказану самому сторожить шкаф-школу. Он написал заявление на имя директора, то есть на свое имя, и сам же подписал его, приняв себя на работу.

— Вот это независимость! — подумал Далаказан. Сам — директор своей частной школы, сам — зам, сам — завуч, сам — завхоз, сам, наконец, — сторож! Какая свобода! Не надо ни перед кем кланяться, не надо никому сдавать отчеты о проделанной работе, о финансовых затратах, — никому! Даже народу! Такую свободу не сыщешь даже в Америке! Самое главное — тебя никто не может выгнать с работы! Ну, кто тебя выгонит, ежели сам являешься всем?! Сам же не будешь выгонять себя с работы, даже тогда, когда совсем состаришься, правильно?!

Далаказан раньше не знал, что работа сторожем доставляет такое огромное духовное удовольствие. Он пришел к мнению, что настоящий учитель должен работать не в университете, не в школе или в гимназии, нет, он должен работать именно сторожем на каком-либо предприятии. Сидишь, например, у низкого окна сторожевой будки, глядя на опустевший двор предприятия, и вдруг видишь, как из-за высокого дерева начинает подниматься полная луна, словно окровавленный щит воина-героя, павшего на поле битвы, над которым от стаи стервятников и ворон чернеет небо. В тишине твои нервы начинают расслабляться, ты чувствуешь прилив вдохновения, и в голове у тебя начинают возникать стихотворные строки, текущие с горных вершин в океан твоих мыслей, словно весенняя чистая прозрачная журчащая вода тающих снегов. Ты спешно ищешь бумагу с карандашом, боясь, как бы ни вспугнуть эти строки, и стремишься быстро запечатлеть их на бумагу, пока они не улетели прочь как стрекозы. Наконец ты находишь бумагу с карандашом и начинаешь писать трясущимися руками, словно алкаш, сидящий перед стаканом водки или человек, который страдает болезнью Паркинсона. Пишешь ты, пишешь, и слова начинают извиваться как личинки шелкопрядов, которые, нашёптывая молитву, поедают листья тутового дерева. Потом они уходят в спячку. После спячки, повзрослев, они обматывают себя шелковым саваном, который позже превращается в гроб-кокон.