Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Когда я пришла менять фамилию в отдел кадров университета, секретарша, меня любившая (все кагебешники меня обожали, принимая за свою — ценя мой врождённый дар подражания), — спросила:

— Какая у тебя новая фамилия?

— Еврейская! — отвечаю я.

— Ты что, с ума сошла?!

— Да, сошла!

Сойдя с ума, я очень веселилась, подпрыгивая выше небес, потому что была счастлива.

С любовью и радостью жизни вместе с Яшей поднимаюсь по ступенькам чувств. Вместе с Яшей появляются и еврейские родственники, и еврейские друзья, и дальние миры, и проблемы переезда в них становятся близкими.

Любящие меня партийно–профсоюзные работники университета так объяснили студентам и сотрудникам мой предстоящий отъезд в дальний мир, государство на букву «И»: «она — жертва сионистской пропаганды»; и в мой последний приход на кафедру студенты молча зааплодировали, когда «жертва сионистской пропаганды» выходила из своего кабинета навсегда.

И так — под бесшумные аплодисменты стоящих в коридоре студентов, пряча в солнечное сплетение и улыбку, и грусть, — я покинула Alma Mater, я покинула свой овальный щит–панцирь, как черепаха, оставшаяся без роговых щитков, я покинула дом свой.

На переплетениях путей, пересечений, границ, фондов, квартир, гостиниц встречаются уехавшие, «проходящие эмиграцию», так тогда говорили, определяя это время, — время, когда, по выражению Яши, мы были не нужны никому — только самим себе; и эта нужда сближала нас — сходные потребности, сходные чувства, и нужда — или что‑то другое? — отталкивала, отвращала:

— Какие противные наши эмигранты! Не нравятся они мне, — говорю я Яше, глядя на своих бывших соотечественников, скучившихся около почты в Остине, — такие стыдные… как с корабля Босха — не хочется признаваться, и жесты, и ухватки, и походки, и размахи рук. Почему мне так невыносимо смотреть на них?

— Потому что это ты и есть, — говорит мне Яша.

— Я?!

— Это твоё отражение. На себя смотреть никому не хочется. Они твои родственники: свидетели одной страны, одной культуры, одного языка. Каждый наиболее чужд самому себе. Вот ты и встретилась сама с собой.

— Нет, я лучше!

— Все так про себя думают, всё кривобокое относя к другим, приписывая и наделяя себя замечательными достоинствами. Как мужик, только что нас обманувший, не моргнув глазом, произносит: «Опасайтесь жуликов! Я насмотрелся, какая шпана поехала!» А сам?! Всегда найдётся другой, в сравнении с которым себя ощущаешь лучше и возвышенней. Человек чувствует только с одной стороны своё различие и научается считать себя целью и вершиной.

Оглянись на себя, Дина!.. И не плюй против ветра!

— А я хочу плюнуть! Хочу плюнуть на своё отражение! Хочу не стыдиться самоё себя!

— Можно сказать, что первая ступенька у тебя уже есть. По крайней мере, ты в других обозначила, как говорит Фрейд, то, что в тебе самой не нравится. Большинство людей и подумать не могут о словах «зависть», «корысть», «мщение» в отношении к себе, ты сделала первый шаг к себе — увидев это в других.

— Освободи свою свободу! — учит меня Яша, — замурованную внутри. Свобода не падает в руки, как волшебный дар! Если ты хочешь быть свободной, то ты должна делать это своими собственными силами. Человек должен совершать творческий акт в отношении к самому себе!

А я, — как та муха, замурованная в янтаре, который не поддаётся ни плавлению, ни сварке, который можно обрабатывать только режущими инструментами и шлифованием. Я завязла в янтаре.

— Обернись на себя, Дина! Исследуй с обратной стороны себя!

Долго тебе придётся плеваться и оборачиваться, чтобы войти в свои пределы — или выйти из них.

Оборачиваясь, я стукаюсь в свои отражения, слёзы выступали и выступают, как тогда, в детстве, когда с разбега вбежала в зеркальную стену — сама об себя.

Опрокидываю голову назад — опять стукаюсь, отворачиваюсь, оглядываюсь и снова стукаюсь, разбив лоб о своё отражение, — громко смеюсь и негромко плачу.

Через все цвета отражения, через «все цвета несчастья», прохожу в стократных зеркалах Америки, в зеркалах касания своих отражений.

«После» — полутора лет восторгов, всплесков, всхлипов, умиления, изумления, изобилия, бананов, сосисок, свободы — бессмысленно брожу по дому, в пустоте, дыша пустотою, думая пустотою, без желаний, без хотений, без воли, с одним отвращением к Америке, и к себе в ней. Посмотрю в окно, открою двери, потолок низкий, пустота сдавливает, пустота душит.

Без языка, без работы, без друзей, без любви к себе — меня покинула моя любовь, оставив вместо себя уныние. Плохо мне! Пешком бы пошла назад, к себе — любимой.