Валентин Черных - Свои

Я выслушал небольшую лекцию о гинекологических заболеваниях и впервые в жизни подумал, что у меня может не быть эрекции. Тогда я, конечно, да и сейчас тоже, не употреблял этих сексологических терминов, я просто подумал: а вдруг у меня не встанет, если я не перестану думать об устройстве придатков и фаллопиевых трубах.

Я остался в тот вечер у нее. Она вошла в спальню с нанесенным на лицо кремом и в колпаке, под которым просматривались бигуди.

— Извини, — сказала она, — у меня завтра с утра репетиция в театре, и я должна хорошо выглядеть.

Свою детскую мечту я осуществил за пятнадцать минут.

— Когда будешь уходить, захлопни дверь. И проверь, закрылась ли. До завтра, — сказала она и уснула.

Конечно, женщины обижаются, когда к ним теряют интерес, но, когда я вспоминал о тонком слое лоснящегося крема на ее лице и бигуди в волосах, мне не то чтобы не хотелось звонить, но я не знал, о чем говорить. Приближались съемки, ассистентка по актерам спрашивала, вызывать ли ее на кинопробы. Вызывать известных киноактрис на кинопробы — дурной тон. Я оттягивал решение, уже зная, что не буду ее снимать. Наконец я сказал ассистентке:

— Извинитесь от моего имени. Скажите, что сокращен метраж фильма и несколько ролей выпали.

Я понимал, что извинения ассистентки она расценит как оскорбление. Мог бы позвонить и сам. Ну, пережил бы несколько некомфортных минут. Но не позвонил и нажил врага.

Но все это будет только через пять лет. А пока я возил Афанасия, ходил вместе с ним на просмотры в Дом кино и на прогоны в театры и заканчивал озвучение своего ташкентского фильма. Однажды мне позвонила Адия, сказала, что в Москве и хотела бы повидаться. Я пригласил ее в ресторан Дома кино. Постоянно видя с Афанасием, меня запомнили все дежурные и пропускали, не спрашивая: куда, к кому, по какому вопросу.

Адия рассказывала о моих ташкентских знакомых и все не решалась перейти к вопросу, ради которого она попросила встретиться. Я не выдержал и спросил:

— А теперь конкретно. Какие проблемы?

— Одна проблема есть, — ответила Адия. — Режиссер, который начинал снимать фильм и попал в больницу с инфарктом, просит тебя снять фамилию с титров как режиссера-сопостановщика.

— Но почему? — Я удивился вполне искренне. — Я снял большую часть фильма, монтировал, озвучивал. Я имею право на титры.

— Конечно, — согласилась Адия. — Он это понимает и поэтому даже готов отдать тебе все деньги, которые ему причитаются. Для него важны не деньги. Он почти двадцать лет добивался самостоятельной постановки и, когда добился, свалился с инфарктом. Теперь по состоянию здоровья вряд ли сможет еще раз получить самостоятельную постановку, ему до пенсии недалеко. Пенсия режиссера-постановщика больше, чем просто режиссера.

— Вернемся к этому разговору чуть позже, — сказал я тогда.

— Позже будет поздно, через два дня комбинаторы начинают снимать титры.

— Я должен посоветоваться с Афанасием.

— Посоветуйся, — обрадовалась Адия. — У тебя еще будет много фильмов и без этого, я уверена, Афанасий посоветует тебе снять свою фамилию с титров. Он всегда помогает тем, кто просит.

— Нет, — сказал мне Афанасий, — не снимай фамилию с титров. С чего бы это? Чтобы получить постановку, нужно приложить огромные усилия, потому что никому не известный молодой актер не должен снимать фильмы как режиссер-постановщик, студия не может рисковать сотнями тысяч рублей. То, что ты поставил фильм, пусть очень средний, очень важно для тебя. И для аспирантуры тоже. Ты ведь будешь защищаться на кафедре режиссуры. У тебя будет хоть какая-то отмазка — какой-никакой, а режиссурой ты занимался. Без этих титров мне трудно будет тебе помочь. А так я на голубом глазу могу сказать и министру, и директору студии: у него есть опыт режиссера-постановщика, вдвоем, правда, но почему не дать ему возможность поставить одному?

— Я не буду снимать свою фамилию с титров, — сказал я на следующий день Адие. — И моя фамилия должна стоять первой, потом что при прочих равных фамилии должны ставиться по алфавиту, а моя «У» выше его «Ш».

Порядок написания фамилий в титрах тоже предусмотрел Афанасий.

За год, что я был рядом с Афанасием, я стал медлительнее, я ходил, как он, делал паузы, как он, я даже думать стал, как он. Но его бывшие ученики меня признавать за своего не захотели. Действительно, почему я? Я у него не учился, пришел со стороны и оттеснил их. Я не пытался понравиться самым известным из его учеников, среди них уже были народные артисты СССР. Главками художественного кино обоих комитетов — СССР и РСФСР — руководили тоже его ученики-режиссеры, может быть не самые талантливые, но верные ему. Они уже не снимали фильмов и вряд ли хотели снимать, значит, в чиновниках собирались ходить долго. Я постарался, чтобы они меня запомнили. И все-таки мне не доверяли. И я понял почему. Афанасий теперь уже представлял меня как режиссера и актера и как аспиранта, но никто не видел моих актерских и режиссерских работ, потому что у меня была только одна роль в узбекском фильме, и даже не режиссером, а сорежиссером я был тоже только этого фильма, который никто из кинематографистов не увидит. Премьеры в Доме кино не будет, а фильмы такого содержания и качества шли только в окраинных кинотеатрах, в основном в утренние и дневные часы для пионеров и пенсионеров.