Анна.
Ты, кажется, говорил о руках?
Хельмут.
Нет. То есть да: я упомянул свои руки.
Анна.
Это было неосторожно.
Хельмут.
Не понимаю.
Анна.
Избегай упоминания рук. Мои чувства прилепились к ним... Не говори также о твоих руках, ибо я каким-то образом обнаружила, что руки есть и у тебя. Когда ты играешь по вечерам, или когда держишь свечи... Или - когда делаешь что-то и я забываю, что должна смотреть только на твое лицо... Я ведь в такие моменты думаю о других руках, подчинивших себе и лицо, и все тело.
Хельмут.
Не расточай себя ради них, они - гадкие.
Анна.
Они такие же, как и ты. Втискиваются в свое предназначение, чтобы потом себя восхвалять.
Хельмут.
Вот ты и отругала меня.
Анна.
Потому что у тебя недобрые мысли. Ты же знаешь, что мне знакомы такие руки, что я их любила...
Хельмут.
Они поработили тебя!
Анна.
Что ж. От этого не будет вреда, ибо я - женщина.
Хельмут.
Но ты и сейчас дрожишь, вспоминая о них.
Анна.
Я вынашиваю их в себе - неужели не понимаешь? Они формируются в моем лоне... Но я не понимаю мужчину, которому они принадлежат: почему он не прыгнет в реку и не утонет, если такие руки ему без надобности, если они больше ни на что не способны - и проявляют себя лишь в насилии.
Хельмут.
Пусть Бог пошлет тебе сына, который сумеет ими воспользоваться.
Анна.
Тебе легко рассуждать, просить у Бога такое... Но знай: я боюсь, ибо воспоминание о руках этого мужчины до сих пор - пугающим осколком - стоит во мне. Его руки имели столь несравненную форму, что перед ними нельзя было не склониться, нельзя было не застыть в безвольном смирении перед их деянием... Я боюсь, что во мне сформируются только две руки!
Хельмут.
Даже если такое случится, мы - когда они родятся - будем заботливо их растить.
Анна.
Ты говоришь чепуху, потому что не знаешь их. Им нужен господин, ибо они склонны к насилию... Я с ними не справлюсь... Они начнут приходить по ночам и вторгаться в мое лоно, мне же останется только стискивать зубы и терпеть, а к утру мое тело будет окровавленным, истерзанным.
Хельмут.
Бог такого не допустит.
Анна.
Ты говоришь глупости. Ты их не знаешь. И не догадываешься, на что они способны, чего хотят. Думаешь, им можно противиться? Ты глуп: всё, что исходит от них, нужно претерпевать . Они, погружаясь в мягкую плоть, становятся сладострастными.
Хельмут.
Я изобью их, если они причинят тебе зло.
Анна.
Ты глуп... О нет, прости: ты мужчина, о чем я все время забываю... И у тебя есть руки, но они полностью в твоей власти. У тебя тоже есть... руки. И я не могу понять, почему же они не склонны к насилию.
Хельмут.
Да проклянет меня Бог, если я тебя огорчу, - пусть тогда чаша Его терпения переполнится.
Анна.
Я опять тебя недооценила... Ты великолепен. Нехорошо, когда мужчины насильничают, когда они совсем... Но они всегда бывают грубыми и жестокими... Я бы сказала, что, имея дело с женщиной, они ни в чем не знают меры и упорно стоят на своем.
Хельмут.
Не говори так. Ты меня унижаешь... Или, наоборот, придаешь мне мужества, воодушевиться которым я не вправе. ( Плачет. ) Мне грустно - оттого что ты не хвалишь меня, хотя я очень стараюсь тебе угодить.
Анна.
Что за чепуху ты опять несешь?
Хельмут( падая перед ней на колени ).
Прости, что я приревновал тебя к тем рукам, что я безудержно и упорно стремился к тебе приблизиться. Прости... Давай вместе помолимся, чтобы у тебя родился сын, который станет здесь господином.
Анна.
Ты глуп.
Хельмут.
Прости меня!
Анна.
Встань! Я ведь к тебе добра.
Хельмут.
Нет-нет! Прежде прости!
Анна.
Упрямец!
Хельмут.
Хочу поцеловать твои стопы, потому что люблю их. Я плачу. Сердце переполнено слезами. Позволь пролить их на твои ноги.
Анна.
А ты не мог бы захотеть, чтобы я поцеловала твои алые губы?
Хельмут( поднимаясь ).
Ода!
Анна.
Ты, значит, всего лишь упрямец, а вовсе не упорствующий.
Хельмут.
Ты хочешь унизить меня! Я же хочу поцеловать твою ногу... и омыть слезами... Но если ты отдернешь ее, я тебя укушу.
Анна.
Читать дальше