Лоренс Даррел - Клеа

Мне захотелось вдруг крикнуть: «Нечестно!» — но я сдержался. В этом мире не бывает так, чтоб каждому досталось по справедливости. Китс уже начал засыпать. «Поехали, — сказал я и попросил счет, — тебе пора домой и баиньки».

«Да, что-то я как-то устал», — промямлил он.

«Avanti».

В переулке нам, к счастью, попалась старенькая гхарри. Китс уже начал было ругать свои ноги за то, что устали, и руку — за то, что болит. Он был, пожалуй, в приятнейшем из всех возможных полупьяных состояний — в состоянии этакой изысканной расслабленности. В пряно пахнущей кабинке гхарри он откинулся назад и прикрыл глаза. «А знаешь еще что, Дарли, — сказал он не слишком внятно. — Вот все хотел тебе сказать, да забыл. Ты не сердись на меня, товарищ ты мой по несчастью, не будешь, а? Я знаю, что у вас с Клеа… Да, и я за вас рад. Но есть у меня странное такое чувство, что в один прекрасный день я на ней женюсь. Нет, правда. Ты только не делай глупостей, хорошо? Я ни слова никому не скажу. А случится это через много лет после этой дурацкой войны. Но где-то там, впереди, я чувствую, мы с ней споемся».

«И что я должен тебе на это сказать?»

«Ну, перед тобою все пути открыты. Я бы на твоем месте, скажи ты мне что-нибудь в этом духе, стал бы вопить и брызгать слюной. Потом бы отшиб тебе тыкву и выкинул на хрен из тележки — ну, в общем, в этом духе. В глаз бы съездил, это уж непременно».

Гхарри подпрыгнула и остановилась у самого нашего дома. «Приехали», — сказал я и стал помогать ему выйти. «Я не настолько пьян, чтобы… — ответил он жизнерадостно, отметая всякую помощь и поддержку. — Я просто устал, дружище ты мой дорогой, вот и все». И пока я спорил с нашим возницей о сравнительных достоинствах экипажа и дальности проделанной дороги, он обогнул повозку и затеял долгую и очень личную беседу с лошадью, поглаживая ее по морде. «Я ей сообщил пару максим в качестве жизненного кредо, — объяснил он мне, покуда мы совершали наш долгий и многотрудный путь вверх по лестнице. — Но шампанское, черт его дери, перевернуло кверху дном мой ящик с цитатами. Как там у Шекспира? Любовник с рогоносцем заодно: за оправданьем грез своих заглянут даже в пушечное дуло! — Последнюю фразу он произнес, откровенно передразнив сэра Уинстона Черчилля. — Или там что-то насчет пловца, входящего в прохладу, — и тебе готов вигвам в вечной жизни, а?»

«Не мучь великих, я тебя прошу».

«Черт, как же я устал, слушай, а ведь, кажется, не бомбят сегодня, а?»

«Последнее время бомбят все реже и реже».

Он рухнул на кровать в чем был и принялся медленно развязывать шнурки на своих замшевых пустынных башмаках, а потом вертел пальцами ног до тех пор, пока ботинки сами собой не сползли и не грохнулись на пол. «Ты видел когда-нибудь эту маленькую Персуорденову книжку, „Избранные молитвы для английских интеллектуалов“? Забавно. „Дорогой Иисус, прошу тебя, дай мне остаться по образу и подобию восемнадцатого века настолько, насколько это возможно, — вот разве что без шанкра на, если тебя не затруднит…“» Он сонно хохотнул, закинул руки за голову и с улыбкою стал погружаться в сон. Когда я выключил свет, он глубоко вздохнул и сказал: «Даже мертвые нам то и дело делают подарки».

У меня перед глазами вдруг встала картинка: Китс, маленький мальчик, идет по самому краю отвесной скалы и собирает птичьи яйца. Один неверный шаг…

Но повидаться с ним мне больше не довелось. Vale! [74]

Я вспомнил эти строки, когда на следующий день, ближе к вечеру, нажал кнопку звонка у дверей летней резиденции. В руках у меня был кожаный зеленый чемоданчик, а в чемоданчике — личные письма Персуордена; блестящая, без единой запинки канонада слов, она по-прежнему взрывалась в моей памяти неким вселенским фейерверком, обжигая и раня. Я позвонил Лайзе утром из офиса, чтобы назначить рандеву. Она открыла дверь и встала передо мной с выражением выжидательным, будто выгравированным на ее бледном лице. «Хорошо, — шепнула она, когда я назвал свое имя тоже почему-то вполголоса, и: — Проходите». Она повернулась и пошла вперед прямой, чуть скованной и весьма выразительной походкой, похожая на девочку, одевшуюся для шарады королевой Бесс. Выглядела она усталой и напряженной и почему-то очень гордой. В гостиной было пусто. Маунтолив, и я прекрасно это знал, тем же утром вернулся в Каир. Как ни странно (на дворе стояло лето), в камине горел огонь, настоящие большие поленья. Перед камином она и встала, чуть выгнув над волной тепла спину и потирая руки так, будто и впрямь замерзла.