Светлана Викарий: Вот моя деревня

У Татьяны имелся малоразговорчивый отец и мать, крупная, говорливая женщина под шестьдесят, все знали, что она командирша. А, главное, две голубоглазенькие белобрысенькие девчонки от первого и последнего брака. Она сама так говорила. Потому как достойных разделить с ней добрую и стерильную жизнь не видела.

Надя потом поняла, что вся деревня — родственники.

— Ага. Кто кого сгреб, того и съеб.

Чуть не кровосмесители. Кроме переселенцев нового поколения девяностых годов прошлого столетия. Переселенцам, впрочем, ничего не оставалось, как слить свою кровь в этот этнический котел, варящий не всегда качественное варево.

Татьяна считала себя идеальной матерью, значит, могла стать идеальной женой. Поэтому просто не понимала этих женщин, широкими жестами дарящих свою любовь. Вот, например, тетя Ида Харитонова, страдавшая стенокардией, тоже бывшая доярка, шесть раз выходила замуж! Но как она умудрилась тридцать последних лет прожить со своим последним мужем Аркашей? Если ей сейчас 60, а тридцать она прожила с Аркашей, значит, до тридцати она уже сменила пятерых! Круто.

Тетя Ида последние годы слыла сильно верующей и на досуге, а его у нее было много, Аркаша успешно обеспечивал уют в доме — создавала иконы из календарных репродукций, обклеивая бумагу цветным бисером. Получалось красиво. Односельчанам нравилось. Одну она даже Татьяне подарила на Восьмое марта за уважительность и золотые ручки, никогда не делавшие больно.

А вдова Аля Хромова выходила замуж раза четыре. Последний раз вообще билась не на жизнь, а на смерть, будучи уже в преклонном возрасте за тихоню Сашу. Если б не билась, Сашей завладела бы баба помоложе и поглаже. Но с малолетним выводком. А у Али дети выросли, в город перебрались, но матери не забывали, очень мать уважали. Дом ухоженный, хозяйство — корова, свиньи, куры, индоутки плещутся в канаве — сытно и тепло. У Али, с ее взрослыми, по субботам посещающими детьми, ему жилось, как у Христа за пазухой. Мужики завидовали ему — обеденную пайку жена давала ему что надо, всю бригаду можно было накормить. И в бутылке не отказывала, сама меру контролировала. А обходчик железной дороги Саша, младше ее на пятнашку лет работы не бежал. Привычен был к ней с детства. Свое отпил, пережил любовный недуг в молодости — надо было бросать якорь. Подкаблучное его призвание все же принесло ему покой и медовую капельку счастья.

Татьяна даже завела себе тетрадку, в которой считала эти самые замужества непутевых односельчанок, чтобы контролировать их долгосрочность. Побудило ее к этому обращение женщин, впрочем, и мужчин, на предмет половых инфекций. Впрочем, она не была ханжой, чтобы осуждать местных баб за всеядность в половом вопросе и частые замужества, которые иногда оказывались весьма продолжительны. Она помогала односельчанам избавиться от половой беды законными медицинскими методами.

Спрашивала она строго: с кем и когда? Приходилось сознаваться. Потом она привозила лекарства и производила процесс излечения. Кого таблетками кормила, а кого колола. Ручки у нее были пухлые, мягкие. И уколы не больные. Так она стала обладательницей тайн, большинство из которых было известно всей деревне. Но все делали вид, что вовсе не ведают о беде ближнего.

В тиши своего белого кабинета, она мечтала уйти от своей любимой и дорогой, но вечно поучающей матери, купить красную машину и быть себе хозяйкой. Но как это сделать? Зарплата маленькая, потребности большие.

А мать говорила:

— Много мечтать вредно. Мозги высыхают. Доча, разве мы плохо живем?

Нет ничего хуже бессонницы. Она продолжается уже несколько лет и ничего поделать с ней Виктория не может. Самое трудное отчалить от берега бессонницы в океан сновидений. Любых, даже самых жутких — это лучше, чем бессонница. Она согласна, пусть ей приснится тот же сон, который приходил к ней по ночам к ряду долгие годы. В нем она всегда куда-то стремилась… Она бежала, плыла, карабкалась, скакала на лошади и летела на самолете… и никак не могла достичь цели. Она хотела увидеть кого-то, она стремилась именно к нему. Мучительно и горячо. Но видела только уходящую его спину. И никогда лицо. Мелькали города и страны, пальмы и березы, стремительные полосы серебряных рельс и тихие протоки рек… и никогда, никогда удаляющаяся мужская фигура не обернулась. Куда она звала ее? Кем она была?

Она резко пробуждается, делает несколько судорожных глотательных движений. Нажимает кнопку мобильника, голубоватый сноп света освещает спальню. Половина четвертого. Понятно. Завод Балтакран выпустил газы из своего огромного серого нутра. Ядовитыми щупальцами они обволакивают деревья и здания, фонари и машины, ласково мерцающей пленкой ложатся на воду озера, проникают во все щели домов престижного района на берегу Верхнего озера. Дурманящий, тошнотворный запах тлеющей резины мучает людей долгие годы, свыкнуться с ним невозможно. Во всяком случае, она, Виктория, не может. Уезжать отсюда нужно. Продавать эту квартиру и уезжать «в деревню, в глушь, в Саратов…». Так что ли у поэта?