Светлана Викарий - Вот моя деревня

— Кирпичный дом не стоит? 13 соток? 82 метра?

— А в каком он состоянии?! А озеро на пол участка? А резиновые сапоги? Без них жить нельзя! Сколько ж денег нужно туда вбухать! Ты же должна понимать и дать людям скидку. Нормальную цену. А то ведь мы у тебя, получается, как заложники, будем ждать богатого покупателя? Лоха какого-то, да? Да? Тебе, главное, деньги получить. — Надя уже начинала нервничать. Накопилось все-таки. Она почти перешла на крик. — А нам топить, мерзнуть тут… Ты тоже должна понимать наше положение.

Халимон топил баню каждую неделю, устраивая праздник для своего жаждущего радости тела. В бане он красил басмой все свои волосы, какие только имело его неугомонное тело. Потом развешивал выстиранное белье на веревку. Делал он это не только по армейской привычке — его Халемындра не была любительницей стирки. Потом он облачался в любимую гавайскую рубаху, выуженную однажды из нескончаемых мешков гуманитарки. Культурно отдохнуть в поселке было практически негде, хотя на верандах магазинов всегда кто-то обретался с бутылкой. Общаться опять же с кем? Не с Вакой же языком молоть. Если Вовушка не ушел на рыбалку, поговорить было вовсе не с кем. Вовушка хоть и не мастак говорить, но слушать его умеет. Знает много. Потому как читает все газеты с почты. Сканвордами увлекается.

Оставалась прогулка в обществе Монны Лизы. Плевать на недругов, не принимавших его особенный образ жизни. А он был у него особенный.

Для прогулки с любимой козой, которая поддерживала его морально и материально своим молоком, Халимон срезал цветы, сплел аккуратненький веночек и возложил на голову своей животины, в сущности, единственно преданной ему твари. Когда он говорил что продает ее, это была просто угроза — Халимон верил, что коза понимает его. Звонкая собачонка, снующая по двору, быстрая и злющая — отдаленный потомок благородных китайских пекинесов, завезенных сюда мужем библиотекарши — он пытался стать заводчиком пекинесов, не грела его сердца. Таких потомков в деревне образовалась целая свара. Они выскакивали из-под воротен, как по команде, к вечеру, и угрожающе потявкивая на прохожих, деловито обегали поселок.

Надя принарядилась, надела красную шифоновую блузку, украсила пышные рыжеватого оттенка волосы кокетливым бантиком. Она накрасила губы и надушилась туалетной водой с запахом магнолии, привезенной зятем из Германии. В руке ее был маленький редикюльчик, в котором она носила телефон, деньжата, и ключи от дома. Редикюльчик был предметом внимания односельчан, одна Надя только и ходила с такой миниатюрной сумочкой и в галошах. Не всегда же наряжаться! Кроме того, редикюльчик имел длинную ручку, чтобы потом, после изрядного возлияния, надеть его на шею и автопилотом дойти до дома, не лишаясь ценностей. В продуманности действий Наде тоже отказать было трудно.

— В гости навострилась? — Позавидовал Халимон. Его не очень праздновали в деревне.

— К Алюхе пойду. Выпьем. Поболтаем.

Вместе они прошли отрезок пути до магазина. Халимон в магазин был не ходок, Халимындра выдирала у него деньги вместе со свежеокрашенными волосами. Но халяву любил. Вот и сейчас, за одном из столов веранды, сидел Лешка Хромой, сосед — чернявый переросток лет тридцати семи, с физиономией асфальтового цвета. Лешка был худощав, хорошо сложен, имел дерзкий, быстрый взгляд. Цвет лица выдавал в нем прощелыгу, неспособного бороться со своими страстями. А они у него имелись в ассортименте.

Сразу после армии Леха влюбился в одну поселковую деваху. Сейчас уже трудно было вспомнить, как подначили его друзья. Но на спор подставил Леха ногу под Летучку, тормозящую у перрона. Ногу потерял, и девки не добился. Опорой стал ему протез. Бесплатный. И инвалидная пенсия, как раз в минимальную продуктовую корзину, разработанную государством для поддержания жизненного духа в теле страдальца. Девка вскоре уехала — не выходить же замуж за инвалида-придурка. Лешка переживал, пил горькую. А в запое переступал через мать-сердечницу и через все законы. По трезвости был вежлив, разговорчив, умел произвести впечатление аккуратностью и даже своеобразным стилем в одежде — одевался только в черное, подражая людям в черном, из одноименного фильма.

С шестнадцати лет работал на стройке, многому научился, и в поселке считали его руки — красивые, с длинными пальцами, как будто и не рабочие — золотыми. Он подкреплял это впечатление золотым перстнем с черным камнем в оправе, небольшим. Вполне изящным.