Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

— Здесь не может зародиться любовь, — сказал доктор Гете.

— Чего не хватает этому месту, чтобы здесь зародилась любовь? — спросила Клара.

— Я не имел в виду место. Любовь невозможна между людьми, потому что безумие смертельно боится любви. В безумии ненависть других и любовь других представляют одинаковую опасность — и любовь, и ненависть угрожают разрушением Я безумца.

— Разве это не самое страшное, — сказала Клара, — потому что это Я, которое едва дышит, больше всего хочет, чтобы его любили. Нечто в глубине того, чье Я разрушено, знает, хоть и отказывается это признавать, что только любовь может сохранить его Я, но страх перед любовью всегда сильнее осознания этого, он толкает сознание в забытье или ослабляет его более сильным страхом.

— В безумии любовь может возникнуть только у вымышленной, рожденной мечтами личности; любовь у настоящей личности, а это значит, настоящая и реальная любовь, невозможна, потому что любить другого для безумца означает быть с ним единым целым, а быть единым целым с другим означает потерять самого себя. Поэтому любит некий вымышленный Другой, который является лишь отражением небольшой части разрушенного Я. Любить и быть любимым для безумца намного опаснее, чем ненавидеть до смерти и быть ненавистным.

— А разве не правда, что у некоторых людей отчаянная потребность любить и быть любимым сильна так же, как жизнь и смерть? — спросила я. — Это потребность вырваться из когтей безумия, вернуться к жизни.

Та весна, когда Добрая Душа и Макс поддерживали слабый огонь, в тепле которого грелись их души, стала для них целой жизнью. Макс обещал Доброй Душе то, что он сам когда-то хотел, чтобы жизнь обещала ему, — он обещал ей самые обычные вещи, вещи, которые люди обычно не обещают, потому что они и так подразумеваются, и их не нужно хотеть, о них не нужно мечтать, ибо мечта может родиться только тогда, когда чего-то очень трудно достичь.

Мы слушали, как Макс обещает ей общую постель в комнате с окном, смотрящим на улицу, по которой ходят люди (так похоже и так отличается от окна, смотревшего в парк, по которому гуляли пациенты и доктора), обещал дни, когда они будут учить детей говорить и радоваться, обещал близость их тел перед сном и во сне. Он обещал ей самые обычные вещи, настолько обычные, что люди и не думают обещать их друг другу.

Та весна, когда Добрая Душа и Макс поддерживали слабый огонь, в тепле которого грелись их души, стала для всех нас целой жизнью; мы словно почувствовали, как после столетий ледникового периода наши души стали отогреваться. Пока мы наблюдали за молодыми людьми в парке, слушали их беседы, пересказывали их и размышляли о том, что будет с ними дальше, мы забывали о своем безумии, а наше безумие забывало про нас.

Одним облачным весенним днем, когда собирался дождь и мы не вышли в парк, а остались в палатах, в Гнездо приехали братья Доброй Души. Кто-то рассказал им неправду про их сестру, поддержание слабого огня между ней и Максом представили как нечто совсем другое, и когда они появились в кабинете доктора Гете, первыми их словами было, что они поместили свою сестру в Гнездо не для того, чтобы она стала шлюхой, а ради лечения, и потребовали отвести их к ней. Они вошли в большую палату, где на кроватях, стоявших в два ряда, лежало около пятидесяти женщин. Хотя доктор Гете просил их, чтобы они сказали Доброй Душе, что просто хотят взять ее на прогулку, они все же сообщили ей правду — они увозят ее домой навсегда.

— Я хочу остаться здесь, — произнесла Добрая Душа, съежившись на кровати.

— Для тебя этого места больше не существует! — воскликнул один из братьев, схватил ее за плечи и столкнул с кровати. — Мы увозим тебя домой навсегда!

Добрая Душа протянула руки к тумбочке, схватила несколько деревянных лошадок, цветов и ангелочков и рассовала по карманам ночной рубашки.

Какая-то женщина в палате, где жила Добрая Душа, открыла окно и закричала во весь голос:

— Людииии! Уводят Добрую Душу! Людииии! Идите попрощайтесь с Доброй Душой! Уходит Добрая Душа! Уходит навсегда!

Окна клиники открылись. Мы стояли у решеток и наблюдали, как ворота больницы открываются и двое сильных мужчин уводят свою сестру. Она была в ночной рубашке, в шлепанцах, и пока болталась между братьями, из ее карманов выпадали лошадки, цветы и ангелочки из дерева.

И тогда послышался плач Макса, протяжный и пропитанный болью, словно жалобный вой на луну. Братья Доброй Души на миг остановились, замерла и она между ними, повернув голову туда, откуда ее забирали. Макс замолк. Мы немо наблюдали через решетки наших окон, как Добрая Душа удаляется. Пытаясь обернуться к тем решеткам, за которыми стоял Макс, она так и шла, повернув голову — ноги ее направлялись к одному краю света, а глаза смотрели на другой. И когда она достигла выхода, перед самыми воротами клиники вырвала одну руку из захвата брата, подняла ее и стала махать. Она махала так, будто делала это первый раз в жизни, махала так, будто делала это в последний раз. Ее брат схватил ее за руку и вывел за ворота. Ее силуэт исчез прямо у нас на глазах.